— Что надо?! — Ордынец вовсе не был вежлив, сказывалось беспокойство из-за странного поведения княгини.
София поняла, что достаточно напугала баскака, пора и переговоры начинать, отвела взгляд от чего-то над крышей, что не видел никто другой, смиренно объяснила:
— Не серчай, мурза. Видение мне — над твоим двором лик святого Николая.
— Что?! — ужаснулся ханский наместник. — Где?!
— Неужто не видишь? Вон он. Все видят. — Княгиня обвела рукой стоявших вокруг женщин. Те закивали, загалдели, мол, видим, видим!
Наместник невольно поежился, но держался:
— И что?
— Храму быть в этом месте! — Палец великой княгини решительно ткнул прямо под ноги наместнику, тот невольно отскочил, словно храм мог придавить загнутый носок его сапога. — Святой Николай место для храма своего указал.
— А я куда? — даже растерялся ордынец от такой наглости.
София обнадежила:
— И тебя поселим, Москва большая. Ты уж прости меня, не могу сейчас говорить. — Она кивнула наверх, словно там все еще виднелся образ святого. — Приглашаю в княжеские покои ныне отобедать да побеседовать о сем невиданном чуде. Это чудо — честь тебе, такая не каждому выпадает. Знать, заслужил чем…
Ордынец буквально раздваивался: с одной стороны, его славили, с другой — соглашаться на выселение вовсе не хотелось, ему удобно жить именно в том месте и пристально следить за всем, что происходит в Кремле.
Но женщина была настойчива, ордынец согласился прийти отобедать, правда, сделал это хмуро, словно чтобы отстала.
София махнула рукой:
— Пора возвращаться.
Бабья толпа двинулась в обратный путь. Семенившая рядом с Софией Олена осторожно поинтересовалась:
— А если не придет?
— Куда он денется!
Наместник пришел. Конечно, не один, но никто и не ждал одного. София яств не пожалела, а с порога поднесла чарочку с поясным поклоном. Ордынцу объяснила, что вино из Рима прислано, но о том, что верная Ксантиппа в него кой-чего добавила, говорить не стала.
Потчуя ненавистных гостей, рассказывала о своем видении, мол, святой Николай указал ей на место, где ему должна быть поставлена церковь, а святых надо слушать. Ордынцы, привыкшие чтить всех богов на землях, которые завоевывали, беспокойно ерзали.
Ласково, но твердо журчал женский голос, услужливые пышногрудые девки подливали и подливали вино, норовя прижаться всем телом, ордынцев разморило, и немного погодя княгиня получила согласие наместника переехать в другой дом. О том, где будет этот другой, конечно, не говорилось. А, может, и было сказано, да в голове от фрязского вина уж слишком сильно шумело, причем не у одного наместника, его сопровождающие тоже были согласны на все.
Откуда-то появился писец с бумагой, наместник, одной рукой обнимая хихикающую девку, другой приложил печать к воску…
Заснули там, где пили, хорошо, что лавки в Москве широкие.
Солнце уж давно поднялось в небо, когда наместник наконец разлепил глаза. В голове гудело, во рту гадко, никаких девок рядом, только спящие сотоварищи. Ордынцу было знакомо это состояние, похмельем звалось. Если пить русские меды, то голова не болит, а вот если вина заморские… Ох как теперь будет плохо!..
Слуги принесли опохмелиться. Это были просто холопы, но баскаку все равно. Немного посидел, приходя в себя. В голове все равно стучало и даже громыхало. Неужели так много вина вчера выпито?
Но стучало не только в голове.
С трудом придя в себя и добравшись до двора, он не поверил собственным глазам: дюжие молодцы попросту крушили его дом!
Подскочил помощник, сказал, что вещи уже перенесли…
— Куда?! — взревел ордынец.
— Как ты повелел. От княгини еще вечером люди пришли, показали твою печать на грамоте, всю ночь утварь носили, а с утра хоромы разметывать начали. Сказано, что здесь церковь их святому стоять будет.
Наместник застонал то ли от головной боли, то ли от того, что его обманула женщина! Но святой… Неужели она действительно видела что-то над этим местом? Ордынцы считались с местными верованиями, они знали, что хуже нет навлечь на себя гнев местных богов.
В конце концов наместник просто махнул рукой: ладно, он заставит построить куда больший и лучший дом, например, прямо на княжьем дворе!
Эта мысль так понравилась, что он невольно хихикнул. Успокоившись, ордынец отправился на новое место.
Когда через два дня князь Иван Васильевич вернулся в Москву, то застал на месте бывшего наместничьего дома только груду бревен, а злого как черт ордынца — в посаде. Оказалось, что для него нашелся лишь старый дом Беклемишева далеко за стенами Кремля.
Княгиня не собиралась строить наместнику новый рядом.
Зимовать в запущенном боярском доме, где из всех щелей страшно дуло, а печи дымили (нашлись старатели, сумевшие это устроить), оказалось тяжко, а княгиня ни к зиме, ни даже весной церковь не заложила, словно и не думала этого делать. На вопрос наместника, почему не возводит храм своему святому, как тот требовал, беспечно ответила:
— А он передумал. Видать, испоганили место-то?
Князю объяснила так:
— Какой же храм на месте поганом? Буде надобность в застенке или еще чем таком — теперь есть где.
Ордынец избил всех слуг, что не успели увернуться, переломал немало мебели и утвари, переколотил дорогой посуды. Горько было признавать, что его просто вышвырнули из Кремля, причем так ловко, что и винить некого. Сам согласился, даже печать поставил. Какими только ругательными словами не называл княгиню наместник, но поделать уже ничего не мог. Пытался вытребовать себе место в Кремле, но ответ получил:
— Самим мало!
Когда весной уезжал, с трудом дождавшись конца распутицы, Иван, глядя ему вслед, покачал головой:
— Хану поехал жаловаться. Теперь жди Орды на Москву.
— Ныне Ахмат уже не успеет, у тебя есть время с Новгородом закончить. Не зря же князь Оболенский грамоты прислал, — спокойно отозвалась София.
И в этом она была права.
На Руси не зря говорили, что ордынцы как лук — по весне тут как тут. В этот год Ахмату рати уже не собрать, значит, надо с Новгородом закончить. И про грамоты София верно сказала. Оставленный в Новгороде наместником князь Стрига Оболенский хоть и умер от моровой язвы, а подарок Ивану Васильевичу сделать успел — вызнал через своих людей где подкупом, а где и силой и раздобыл тайные новгородские грамоты, что бояре с Казимиром заключали против Москвы да спрятать сумели, когда Иван Васильевич их прижал.
Лучшего подарка не сыскать, теперь у великого князя против Новгорода не только слово сказанное было, но и написанное, и печатями закрепленное. Не отвертится Марфа Борецкая!
