— Ларец полон, а денег даже на милостыню нет. Была в Риме нищей — и в Москве такой осталась. Живу словно из милости у собственного мужа.
Это была горькая правда, все княгини и даже княжны вокруг Софии имели земельные владения — деревни, села и даже города, приносившие им какой-то доход, у Марии Ярославны вон целый Ростов, а у великой княгини, кроме собственной опочивальни, в которой и ковер постелен с ведома мужа, ничего!
Иван Васильевич считал, что так и должно быть, ни к чему жене при живом муже заниматься хозяйством и свои деньги иметь. А о том, каково это — вечно ждать подачек и не подавать вида, что нуждаешься, не думал.
Понимала ли это Мария Ярославна? Конечно, понимала. Умная женщина, всегда имевшая собственные средства и щедро их раздаривавшая, не могла не знать о трудностях невестки, но это было еще одним средством давления на Софию, упускать которое княгиня-мать не желала. Она и внушала сыну, даже теперь находившемуся под сильным материнским влиянием, что женке достаточно мужниной любви и подарков, какие он сочтет нужным подарить. О себе почему-то не упоминала.
Зато понимал беду невестки младший из князей — Андрей Меньшой. Вологодский князь не забывал одаривать невестку и племянниц по праздникам, причем давал серебро или вещицы, которые советовал передарить в случае необходимости. Пусть немного, но это выручало.
Просить у мужа София считала унизительным, все надеясь, что догадается сам. Но Иван Васильевич был догадлив только в свою пользу, ждать от него милости не стоило.
Далеко не все радовались рождению сына у великой княгини, особенно недоволен был Иван Молодой.
Ивану двадцать один год, жениться самому давно пора, своих детей рожать, а он все позади отца. Тот назвал сына не только великим князем, но и соправителем, все время твердил, что следующее правление его, что никто не сможет перейти дорогу, но Иван Молодой все равно не был спокоен.
Почему? Что он предчувствовал? София никакого повода ненавидеть себя не давала, давно поняв правоту мужа, что гусей дразнить не следует. Но ее сын самим своим существованием был опасен старшему брату. Перед глазами Ивана Молодого разворачивалась трагедия отца и его братьев, когда Ивану Васильевичу никак не удавалось поставить «к стремени» желавших власти хотя бы в собственных уделах Андрея Большого и Бориса Васильевича. Не будет ли так и у него?
Иван Молодой не боялся, что не справится с младшим братом даже в будущем (расправа проста — в тюрьму неугодного или в монастырь, а то и вовсе казнить!), но не желал таких трудностей для себя. А потому злился на мачеху. Рожала бы девок и сидела в своих покоях!
Через год после первого сына София родила второго, названного Георгием (Юрием). Наверное, имя выбрал князь в честь своего любимого умершего брата. Этого мальчика крестили в Москве, София по-прежнему старалась не привлекать внимания к себе и к детям. Не время еще, а ждать и готовиться она умела.
Вокруг была не любившая ее Москва, равнодушная свекровь, скрипевший зубами уже взрослый пасынок, размалеванные боярыни, но был любимый муж и уже четверо маленьких детей. В том, что будут еще, София уже не сомневалась.
А к власти она еще придет…
Беда не приходит одна
Это был страшный год.
Сначала ничто не предвещало беды. Великий князь с октября был в Новгороде, оставив Софию уже круглой — она носила второго сына. К отъездам мужа жена привыкла, князь на коне чаще, чем на перине. В том, что будет сын, уверена. Девочки и Вася здоровы, сама София тоже.
Тревожные дни начались к февралю перед Масленой. Пришло известие, что недовольный расправой великого князя над Оболенским, перешедшим на службу к Борису Васильевичу, этот брат Ивана отправил семью в Ржев, ближе к литовской границе, а сам поехал к брату Андрею в Углич. Мятежные Борис и Андрей Большой в Угличе, при том что семья в Ржеве, это могло означать только повторение истории с Шемякой, когда тот метнулся из Углича на Москву, чтобы захватить ее.
Сначала гонец загнал трех лошадей, неся тревожное известие великому князю в Новгород, потом сам князь, возвращаясь в столицу. Иван примчался в Прощеное воскресенье, просил прощения у всех, даже у митрополита Геронтия, благословившего его сквозь зубы. И мать тоже словно окаменела, на вопрос, как быть, поджала губы:
— Умеешь обижать, умей и уступать.
На дворе февраль, летом хан Ахмат непременно на Русь пойдет, уже и с братьями своими договорился, и с Литвой тоже. Силищу поведет такую, какой Русь со времен Батыя не видывала, а братья на раздор решились. Неужто свобода боярина Оболенского стоила судьбы Руси?
Но братья припомнили Ивану все: и то, что после смерти Юрия Васильевича себе его выморочные города забрал, и что добычей разграбленного Новгорода не поделился, и что все решает советуясь, но советы не учитывая, и что вообще много воли себе взял…
Только сначала вовсе не желали с ним переговоры вести, собрались и отправились обозом в Ржев, а там?.. Неужели родные братья предадут и в Литву переметнутся? Раздерут Русь на части между Литвой и Ордой?
Иван не жаловался жене, он все еще считал, что не ее это дело, хватит с великой княгини забот с детьми. Было очень обидно, но София понимала, что ничего пока исправить нельзя. Она уже не сидела в тереме безвылазно, хотя по-прежнему боялась морозов. Однако и на людях появлялась редко, старалась просто уезжать куда-нибудь или гулять по двору, чтобы никто не видел. Москва так ее и не приняла, а она не приняла Москву.
Но были трое детей, и вот-вот родится четвертый. Может, Мария Ярославна и права — ее заботы в них, а остальное пусть князь решает? Но сама вдовая великая княгиня вмешивалась во все, София точно знала, что она поддерживает мятеж младших князей против старшего, даже подстрекает. Зачем? Неужели не понимает, что тем страшно мешает Ивану и ослабляет Московское княжество?
Все понимала Мария Ярославна, но вопреки всеобщему убеждению, что она добрая мать и прекрасная помощница, больше старшего из своих сыновей любила княгиня следующего — Андрея Большого, ему отдала многие из своих владений, но одного не могла — посадить своего любимца на московский престол.
И вот теперь бунт младших князей против старшего. Не время не только бунтовать, но и просто ссориться, вокруг Московии одни враги, к тому же между собой сговорившиеся. Если братья в Литву отъедут, совсем беда будет.
София не стала вмешиваться, все равно не послушают, но, прося прощения у мужа, мимоходом посоветовала:
— Примирись, лучше потерять меньшее, чем все.
Иван только метнул свой страшный взгляд на жену, но София уже научилась не обращать на его взоры внимания. Знала, что все понял, а раз понял, то учтет сказанное. Но если решит иначе, то ничем не переубедишь.
Беда вдруг оказалась на пороге, а отвести нечем. Одна надежда на разум супруга.
Иван смирился, отступил, отдал братьям все, что просили, выбив тем самым у них повод для возражений. Конечно, обиды остались, но в чем теперь винить?
