Но Никите на неприязнь англичанина было плевать. Не вмешайся он, даже слегка запоздало — скоро отпевать бы царя пришлось. Не хотелось громких слов, но получалось, что он, Никита, сохранил жизнь царю и стабильность в государстве. Дети у царя еще малы, и неизвестно, кто пришел бы к власти. А желающих порулить нашлось бы много, драка была бы — точно. Кто тут, к примеру, в цари крайний? Никого? Так я первым буду! И за мной прошу не занимать!
Никита время от времени задремывал, но при каждом стоне или просто движении государя сразу приходил в себя, прислушиваясь к дыханию Алексея Михайловича. Несколько раз он вставал, щупал пульс и проверял — не температурит ли царь? Вроде рану операционную сушеным мхом присыпал, а все же боязно.
Уже под утро государь сказал:
— Да отойди ты от меня, только спать мешаешь.
И Никита провалился в сон — глубокий, без сновидений.
Проснулся он от шепота. Открыв глаза, увидел — возле постели государя стоял Самюэль.
— Пусть поспит. Он всю ночь за мной бдил, не железный. Вот проснется — сам решит, сколько мне выпить можно.
— Да я не сплю уже, государь. Выпей несколько глотков, лучше — бульона куриного.
— А можно?
— Полкружечки.
— Это мы мигом…
Самюэль пару раз хлопнул в ладоши, и тут же в приоткрытой двери показалась голова постельничего.
— Государю — куриный бульон.
Вскоре принесли горячий бульон.
— Пусть остынет немного, горячий нельзя.
— В каждом воздержании смысл есть. Раньше я посты соблюдал — Великий и малые, но все равно вкушал дозволенную пищу. А как второй день не евши, и в голове просветление. Я молился утром, как проснулся. Вставать нельзя, так я лежа. Полагаю — Господь простит.
Когда бульон остыл немного, Самюэль напоил царя. Пусть его, хоть какая-то польза. Должен же он деньги отрабатывать. В ночь не пришел, побоялся. Случись осложнение — не справится. А коли Никита один при царе — с него и спрос. Поправится царь, встанет на ноги — так вроде оба старались, англичанин ведь тоже на операции был. А помрет — Никита виновен, живот взрезал. При любом исходе позиция беспроигрышная.
Только Никита не политик, ему дворцовые игры по барабану. Ему свое дело свершить надобно, чтобы царь и дальше править мог. Не самый плохой ведь государь на Руси, не Иван Грозный.
За дверью уже звучали голоса, и среди них Никита узнал голос Елагина. С утра примчался, переживал — и за жизнь царскую, и за свою судьбу.
Никита вышел за дверь и немного опешил — в коридоре было полно князей да бояр.
— Ну, как?
К нему сразу пробился Елагин, рядом — Ордын-Нащокин; из-за него другие тянутся послушать. Сразу настала тишина, муха пролетит — слышно будет.
— Царь на поправку пошел. Даст Бог — через три дня своими ногами ходить будет, — сказал Никита.
Все дружно выдохнули. Когда лекарь говорил — не дышали, боялись словцо пропустить. Так же дружно все перекрестились.
— Слава Господу, жив государь!
Конечно, ежели другой государь будет, многие постов своих лишатся, поскольку новый царь своих приблизит. А присутствующим этого сильно не хотелось.
— Государю покой надобен, прошу соблюдать тишину. В полдень и вечером я обязательно скажу, как состояние здоровья самодержца. В одном могу заверить — жизни царя больше ничего не угрожает.
Радостный вздох собравшихся был ему ответом. По коридору и лестнице бояре потянулись на первый этаж. В Теремном дворце так близко к опочивальне многих из них бы не пустили. А тут условия походные, попроще.
Елагин ухватил Никиту за локоть и шепнул на ухо:
— Все обошлось?
Никита кивнул.
— Молодец, я знал, что ты не подведешь!
В глазах Елагина зажегся ликующий огонек. Кто, как не он, привел Никиту к Нащокину? Стало быть, он и есть главный спаситель государя. И Нащокин тоже. Ведь Нащокин о Никите с государем говорил, так что милости царские стороной их обойти не должны. Оба ушли успокоенные и довольные.
Никита и Самюэль теперь дежурили в царской опочивальне по очереди, часа по три. Никита в соседней комнате отоспаться сумел, а то голова совсем чумная была. Он наелся в трапезной, подышал на улице свежим воздухом, постоял на крыльце, прищурясь — в глаза било яркое солнце, слепил снег.
Прошло три дня. Царю варили жиденькую пищу, протертый супчик, и государь на глазах оживал. Румянца на щеках еще не было, но в кровати он уже сидел. Конечно, рукой за место операции держался, кашлять и поворачиваться резко опасался. Но глаза были живые, и говорил он бодро. А потом и к боярам вышел, как Никита и обещал.
Встретили его восторженным ревом. Всем царедворцам хотелось посмотреть на государя лично, убедиться, что не врут лекари, что жив царь. Стало быть — все при своих местах, и жизнь продолжается.
Никита, убедившись, что угроза жизни миновала, спал в соседней комнате.
Через неделю после операции он снял государю швы. Царь наклонил голову, посмотрел на поджившую рану.
— И через такой маленький разрез ты руками в живот залез?
— Да, государь.
— Чудны дела твои, Господи!
Он снял с пальца перстень-печатку и протянул его Никите:
— Носи, достоин! С этим перстнем тебя ко мне всегда пропустят.
— Спасибо, государь, — Никита поклонился.
— Не могу ответить тем же, — развел руками царь. — Все-таки я самодержец, а ты — подданный мой.
Никита надел перстень на безымянный палец левой руки. Перстень был слегка великоват и ерзал на пальце — так ведь к ювелиру можно сходить, по размеру подогнать, зато подарок царский в прямом и переносном смысле.
Пару минут Никита внимательно разглядывал подарок. Рисунок затейливый, похож на Георгия Победоносца, и небольшой бриллиант.
— Все, государь, я свою работу сделал. Прощай!
— Как же «прощай»? А кто обещал научить меня играть в эти… название запамятовал…
— Нарды, — подсказал ему Никита. — Только в Вязьме игры нет. Доску сделать надо, шашки. Это теперь до Москвы подождать надо.
Царь вздохнул:
— Не скоро еще в Москву ехать.
— А что так?
— Язва моровая в Первопрестольной. Боюсь воинство и бояр туда вести, заболеют. Мрет народ.
Никиту обдало холодом. Слухи об эпидемии бродили, но неясные. А тут сам государь сказал, значит — верно, не врут. Душу охватила тревога — как там Любава?
Лекарь вернулся к своим обязанностям, а царь выздоровел и уже появлялся на людях.
Меж тем из Москвы доходили слухи один страшнее другого. Что вроде уже сотни, если не тысячи умерли, что в городе голод и паника. Никита не знал — верить ли слухам? И никаких способов узнать правду. Ведь и письмо не отправишь — если только с оказией. Так ведь и не ехал никто в Москву, боялись. Да и не пускали туда.
