— По-государственному мыслишь! — поднял указательный палец царь. — Рад за тебя! — Он смотрел на Никиту ласково, улыбался.
— Так ведь шаг-то разумный, и назрел давно.
— Вот что, Никита. Коли понимаешь важность дела сего, предлагаю тебе должность дьяка при сем приказе. — Говоря это, царь впился взглядом в Никиту. Один раз Никита уже отказал государю быть придворным «дохтуром».
Дьяк — должность высокая, равная нынешнему министру. Такую каждому не предложат. Но должность — это, в первую очередь, организаторская работа и бумаги. А Никита жертвовать любимой медициной не хотел категорически. Потому раздумывал секунды. Он поклонился государю в пояс. Стоявшие вдоль стен бояре притихли.
— Спасибо великое за доверие, государь. Только ведь не травник я, хотя травами на службе пользуюсь постоянно. Моя работа иного рода. Прости, не большой я знаток трав. Тут иной человек потребен.
Среди бояр пронесся вздох — то ли сожаления, то ли радости. Занять должность дьяка любой из них был бы готов, только знаний ни у кого не было.
Никита со страхом ожидал реакции царя на свой отказ — осерчать может, прогневаться. Царь же улыбнулся:
— Иного я не ожидал от тебя, Никита-лекарь — видел тебя в работе. Руки твои и голову ценю. Целебные источники ты обследовал досконально, потому гневаться не буду. Иди с миром, а надобен будешь — призову.
Никита поклонился, попятился к двери, вышел и глубоко вздохнул. Стоявший у двери в коридоре стрелец спросил участливо:
— Что, влетело?
— Мимо пронесло, — улыбнулся Никита.
— Счастлив твой ангел, стало быть.
— Наверное.
А через два дня Никита с Любавой проснулись от трезвона колоколов. Не набат был, поднимающий тревогу, а именно веселый трезвон. Звонили все церкви окрест.
— Сегодня что, праздник какой? — Никита спросонья не мог ничего понять.
— Да вроде нет, — Любава тоже ничего не понимала.
Через четверть часа перезвон смолк.
Никита умылся, позавтракал и пошел на работу. Навстречу ему, уже покачиваясь и поддерживая друг друга, шли двое пьянчужек.
— Подай, барин, на опохмел в честь праздника.
— Да какой сегодня праздник? — искренне удивился Никита.
— У государя дочь ночью родилась. Звона не слыхал разве?
Никита дал пьянчужкам две копейки за добрую весть. Так вот почему перезвон? Понятно теперь. Царица Мария Ильинична Милославская 27 сентября благополучно разрешилась от бремени дочерью, нареченной Софьей.
Судьба царской дочери сложилась трудно. В 1671 году ее мать, Мария Ильинична, умерла. Девочка росла смышленой, умной. Видимо, от родителей ей передалась властность.
Обычно судьба русских царевен не была завидной. Жили они уединенно, на женской половине. В игрищах, как другие дети, не участвовали. Учителя у них были — учили языкам, словесности. Коли не подворачивался выгодный жених из других краев, так и старились в ожидании, иногда принимая схиму и уходя в монастырь.
После смерти первой жены Алексей Михайлович женился во второй раз на Наталье Кирилловне Нарышкиной, и от брака сего родились сыновья Иван и Петр — будущий великий реформатор и самодержец российский, поставивший Русь на дыбы. Софье же при поддержке стрельцов, старого дворянства и рода Милославских удалось несколько лет править единолично, потом быть регентшей при малолетних Иване и Петре. Но когда Петр Алексеевич подрос, все закончилось в монастыре. Борьба за власть была жесткой и беспощадной, кланы Милославских и Нарышкиных враждовали. Но это случится много позже.
По случаю рождения царевны во всех церквях служили молебны, народ веселился и радовался, а царь закатил пир. Через Елагина был приглашен в Кремль и Никита.
Он надел лучшие свои одежды — на пир все-таки шел, не на службу.
У входа в Теремной дворец стояла стража и толпился народ. Пускали по спискам. Гость называл свою фамилию, а писарь вел пальцем по бумаге, шевеля губами.
— Никита Савельев, — назвался Никита.
— Есть такой, проходи. Трапезная на первом этаже.
Поток гостей разделили. На втором этаже гуляли дворяне — князья да бояре, на первом — простолюдины — купцы, ювелиры. Никита был там же. Это в боевом походе князь мог разделить трапезу с простым воином, спать с ним под одним одеялом. То не зазорно, служба. А на приеме царском традиции свято соблюдались. Да еще места за столом по знатности, по древности рода занимались.
В трапезной, где рассаживались неблагородных кровей гости, было попроще, споров о знатности и заслугах не возникало. Но купцы сами расселись рядком, остальные — кто как.
Угощение — что в одном, что в другом зале — было одинаковым, но подавалось на разной посуде. Если боярам да князьям — на золоте, то в трапезной на первом этаже — на серебре. И ложки были серебряные, только вилок не было. Впрочем, в зале для бояр их не было тоже. Но было отличие двух залов.
Когда внесли первые блюда, их сначала перед государем опробовал главный повар, потом — кравчий и стольник, и только потом блюда подали на стол. И зазвучали тосты: за государя, за царицу, за дочь-царевну — «многие лета».
Стольники руководили холопами — чтобы кубки были полны да блюда подносились новые.
Что Никиту поразило — так это частая перемена блюд. За пир — не меньше пятидесяти раз, как не больше. Если приносились говяжьи отварные языки с хреном, то их резали на куски, тут же расхватываемые гостями. А холопы уже несли запеченных гусей с гречневой кашей. Не успели их съесть — а уж на длинных подносах белорыбицу несут аршина в четыре длиной. И за каждой переменой блюд — тосты. Вино лилось рекой.
Шумно стало в трапезной, душно.
На Руси — у государя в том числе — считалось, что гость должен уйти с пира пьяным, едва помня себя, иначе он мог посчитать, что хозяин пожадничал.
Пили романею, мальвазию, рейнское. Водка не подавалась — считалась хмельным для кабаков, для вовсе уж простого люда.
В зале для дворян государь сам отрезал ножом куски мясного и со слугой отсылал тому знатному гостю, кого отметить хотел. То честь была особая. Гость, кому перепадал кусок с царского стола, вставал, принимая угощение, поднимал кубок и провозглашал тост за самодержца. Остальные вздыхали завистливо, поскольку выпадала такая милость не всем.
Пиры обычно длились долго — по шесть-восемь часов кряду. У Никиты от выпитого уже шумело в голове, хотя он не опустошал кубок до дна. Первые тосты за государя он выпил до дна, иначе — обида, поскольку выпив, гости переворачивали кубки, показывая, что ни капли на дне не оставили. Но и пить до дна каждый тост было невозможно.
Часа через три от начала пира в нижнюю трапезную вбежал молодой боярин и громко, перекрывая шум, крикнул:
— Никита-лекарь!
