«Опять она виновата! — подумала я. — Ведь если бы…
Были б у меня муж и ребенок! Семья. Снова она перешла мне дорогу. Снова перегородила мне путь. Снова сломала мне жизнь…»
Я заперла дом, постояла немного во дворе — и ушла.
Без сожаления. Мне хотелось забыть мою прежнюю жизнь. Забыть, словно ее и не было. Но… я понимала, что так не бывает. Увы… Хвост моих бед и обид будет тянуться всегда… И я буду тащить его за собой, словно тяжелую ношу, пригнувшую меня к земле и не дающую мне свободно дышать.
Крокодилий хвост моих бед и обид…
Я увидела себя со стороны — жалкое зрелище! Молодая баба, еле передвигающая ногами — хмурая, некрасивая, словно побитая. Руки плетьми висят, голова опущена, глаза — долу. Морщины под глазами — такие ранние, такие свежие.
Сухие губы и сухие, безжизненные глаза — казалось, что слез уже не осталось.
И волосы мои — когда-то хорошие волосы! А теперь — тусклые, серые, мертвые.
Да и вся я — мертвая и замершая. Навсегда.
И я вернулась в наш Н. Вот это было ошибкой! Но сил ехать куда-то дальше у меня не было. И денег не было. И мыслей тоже.
Я вернулась и бесцельно бродила по улицам, где когда-то бегала студенткой. Где мы гуляли с Димкой. Я шаталась, словно зомби — без дела, без плана, без цели. Кружила кругами — городок-то наш небольшой.
Потом я устала и зашла в кафе. Денег было совсем мало, но на второе и чай мне хватило. Я жевала котлеты и не чувствовала вкуса. Совсем. А чай выпила с удовольствием — сладкий, с лимоном. И еще мне захотелось пирожное — кремовую трубочку с желтой розочкой в середине.
Я открыла кошелек, чтобы прикинуть. И тут услышала знакомый голос. Я замерла, не в силах повернуть головы. Да мне и не пришлось — мой бывший муж садился за столик напротив меня. Почти напротив меня. Но меня он не видел. Он был так увлечен своей спутницей, что по сторонам не смотрел.
А я смотрела. Смотрела не отрываясь. И это зрелище заворожило меня, пригвоздило к стулу, и я уже не думала о том, что меня можно увидеть.
Я словно заколдованная во все глаза разглядывала его и… Его Машу.
Они были прекрасны. Они были нежны друг с другом. Они были так завязаны друг на друге, что не видели остальных. Они были вдвоем!
Он почти не изменился, мой муж. Нет, не так: он повзрослел. Он возмужал, что ли? Стал шире в плечах? Я жадно подмечала перемены: теперь он стригся короче, чем раньше. На нем был новый свитер нежно-голубого цвета, кажется, не из дешевых. Он чуть поправился, но только чуть-чуть — и это ему очень шло. Наконец я, сглотнув слюну от волнения, перевела взгляд на нее.
Даже при моем недобром и язвительном языке я не смогла найти что-то неприятное и нехорошее в ней. Она тоже… была прекрасна.
Высокая, тоненькая, узкая и изящная. Она была похожа на хрупкую бабочку — эта прекрасная Маша. Неяркую, но красивую. Очень красивую!
Я проигрывала ей во всем: я невысока ростом и коренаста. Я широкоплеча и довольно увесиста. Я приземистая крестьянка, без доли изящества.
И тут я перевела взгляд на ее живот. Он тоже был изящен — ее беременный, аккуратный и очень трогательный живот.
Я не очень разбиралась в этом, но мне показалось, что сроку там было месяца на четыре.
Он долго усаживал ее за стол, явно беспокоясь, удобно ли ей. Потом поднес ладонь к раме окна — не дует ли? Хотя на улице стоял жаркий июль.
Я усмехнулась. Потом он долго говорил с официантом и что-то спрашивал у нее, у своей Маши.
Она кивала и со всем соглашалась, немного смущаясь и слегка краснея. Впрочем, краснела она всегда быстро — нежная белая кожа.
Я смотрела на ее пальцы — длинные, тонкие, словно пальцы аристократки. На безымянном сверкало колечко. Я не увидела — с камнем оно или без, колечко было узким, неброским.
Я вспомнила свое обручальное — широкое, толстое.
«Купеческое», — как со смехом сказал тогда Димка.
Ему оно точно не нравилось, но… Он купил именно то, что понравилось мне.
Наверное, он и тогда был мною недоволен. Но промолчал. Потому что любил. Нет, не так! Он меня никогда не любил — теперь я поняла это окончательно.
Он любит Машу, и этого скрыть невозможно. Так он никогда на меня не смотрел и так никогда ко мне не относился.
Так бережно, трепетно и осторожно. Хотя, что осторожничать с бой-бабой и стервой? От кого оберегать, от кого защищать? Она и сама защитится, дай бог! И всех укатает. Не женщина — трактор! Так он сказал мне однажды.
Я наконец немного пришла в себя. Забыв про пирожное, кивнула официантке и, опустив голову, пошла к двери. Больше всего на свете я испугалась, что буду обнаружена. Чувствовала я себя так, словно что-то украла.
А ведь украли все у меня, верно? Все, понимаете? Все.
Я вышла на улицу и быстро пошла вперед. Куда? На автобусную станцию. Уехать! Уехать срочно! Куда-нибудь, хоть куда — за двадцать километров, за сто. За миллион. Уехать и спрятаться. Быть неузнанной, быть неизвестной.
И чтобы никто — ни один человек — не знал про меня ничего.
Я подошла к билетной кассе и спросила у кассира про самый дальний маршрут. Оказалось, что это городок Л. В ста двадцати километрах отсюда. Ну что ж, сойдет и Л. Я ничего про него не знала, да и зачем? Какая мне разница, что там и как? Человеку, которого ничего не держит? Человеку, у которого нет близких и нет родных?
Наплевать, что я с маленьким чемоданчиком самых необходимых вещей. Наплевать, что у меня мало денег. На все наплевать! Я уезжаю в новую жизнь! Устроюсь там на работу, сниму уголок и спрячусь от всех.
Зароюсь, укроюсь, сховаюсь. Чуть отдышусь и… попробую жить.
А вы как думали, а? Думали, Лидка пропала?
Стервы не пропадают, понятно! И трактора служат долго!
И я… еще поживу.
Автобус увозил меня из города Н., где я когда-то была счастлива. И недавно — вот только что! — очень несчастна.
Я сидела у окна, уткнувшись носом в стекло, и смотрела, как мимо пролетают леса и перелески, деревушки и поселки, автобусные станции и магазинчики. Люди на велосипедах, деды на телегах и женщины с колясками. В палисадниках цвели георгины и астры, мальчишки сидели верхом на велосипедах и ели мороженое, старухи шептались на лавках, опершись на суковатые палки.
А я уезжала, не зная куда.
С надеждой — совсем небольшой, — что когда-нибудь мне станет не так больно.
Ну хоть на это я имею право?
Часть вторая
Город Л
Когда я вышла на автовокзале, то поняла, что наш Н. — центр Вселенной. Л. был совсем захолустьем — это бросалось в глаза даже мне, деревенской жительнице. В нашем Н. было три кинотеатра, несколько кафе, пара ресторанов с живой музыкой, два техникума и даже один институт. Была центральная улица, по которой шаталась молодежь, длинный сквер с памятником, довольно приличный базар и даже самодеятельный театр, изо всех сил желающий получить статус профессионального.
