Как мне было все это знакомо. Как я понимала его… Мы были похожи — одинокие сироты, до последней капли крови преданные своим близким.
Валентин долго стоял у окна и молчал. Потом, не поворачиваясь ко мне, тихо сказал:
— И все… закончилось, вот. Банально и пошло… Она ушла от меня. Точнее, от нас! Ладно бы от меня — это я еще смог бы пережить. Но… Она ушла от нее! От собственной дочери. Она предала ее! Разменяла на какого-то мужика. На столицу. Ты понимаешь? — Валентин неожиданно перешел со мной на «ты».
А что, нормально. Когда человек так выворачивает кишки, так обнажает больную душу… Какие уж тут церемонии?
Мужик тот, Ларисин любовник, оказался москвичом — был в городе в командировке. Ну и скрутились они… ловко и быстро. А однажды она собрала чемодан — тоже ловко и быстро. Хлопнула защелками и бросила куда-то в сторону: «Я ухожу! Не возражай и не останавливай меня — я все решила! И все тебе оставляю! Точнее, вам! Живите тут…»
Потом накинула плащ и стала надевать туфли.
— А как же Дина? — спросил я.
— А что Дина? — Она как будто даже удивилась. — У нее, между прочим, есть ты — отец! И бабушка есть. Не помрет твоя Дина, не беспокойся!
После этих слов я онемел… и не нашелся, что ей ответить. Тупо смотрел, как она чертыхается, не попадая ногой в туфлю. Как хлопает дверью. Как быстро идет по дорожке к калитке. Как наклоняется и нюхает распустившийся бледно-розовый пион.
Она всегда любила пионы…
И все… Ее уже нет! А до меня никак не доходит… еще не доходит.
Только одна мысль: как я мог? Как я мог прожить с ней все эти годы? Как я мог не заметить? Не почувствовать ничего? Как?
Это мучило меня больше всего. Ну и, конечно, Дина. Мои страдания показались мне чушью и пустяком, видя как страдает наша общая дочь. Вернее — моя дочь. Теперь — только моя.
А потом я кое-что припомнил. Как душно ей было в Л. Как она сетовала, что вернулась сюда. Как мечтала вернуться обратно в Москву. Как завидовала красивым тряпкам Дины Михайловны, жены директора. Ее квартире и должности. Как-то она сказала:
— Ах, как бы я хотела быть хозяйкой!..
— Хозяйкой чего? — удивился я. — Ты вроде и так хозяйка…
— Жизни, милый! — рассмеялась она и потрепала меня по щеке — как щенка, как пацана потрепала. Да я по сути и был ее щенком — мальчишкой, которого она всерьез так и не приняла.
Торопливо собираясь, она чмокнула дочку и посмотрела на меня:
— Прости, Валик! Не получилось! Я так хотела быть хорошей матерью, дочерью и женой! Честно — хотела! Прости…
И все… Мы остались одни. Дина, кажется, все поняла: мама уехала навсегда. Я, конечно, что-то врал — командировка, отпуск, то да се… Но девочка моя мне не верила… А потом начались проблемы. Какие — ты знаешь. Я очень пытался быть хорошим отцом. Но даже самая средняя мать… Ты понимаешь…
Я понимала! Ах, как я понимала! Уж кто, как не я…
Я тут же вспомнила всю свою боль. Сердце так защемило, что на глазах выступили слезы.
Валентин взял меня за руку. А потом обнял. Мы долго стояли так, держась за руки и обнимаясь.
Утром, проснувшись раньше всех, я испуганно посмотрела на часы: полседьмого! Дина может проснуться!
Я растолкала Валентина и отправила в комнату девочки. Дина крепко спала. Я легла на раскладушку и… закрыла глаза.
Я дождалась? Я дождалась своего счастья? Своей судьбы? Своей любви? Да, дождалась! В конце концов… Сколько можно? Сколько можно страдать? Каждому человеку изначально дана своя мера горя: кому стакан, кому — бадейка. Кому — целое озеро. Я свое не измеряла. Но мне показалось, что из своей грязной лужи я уже все испила.
Мы быстро позавтракали, стараясь не смотреть друг на друга, и отправились в путь. Только в этот день все было другим.
Все было счастливым и светлым. Все было радостным и родным.
На небе светило солнце, было совсем тихо, безветренно и довольно тепло.
Мы гуляли в зоопарке, потом обедали в какой-то пельменной, и все, включая пересоленный бульон и слипшиеся пельмени, казалось нам вершиной кулинарного искусства. Мы были такими счастливыми!..
После обеда мы поехали в «Детский мир». И вот там мы оторвались! Дина оживилась и вдруг захотела и куклу, и пластиковую кухню с плитой и кастрюльками, и клетчатую юбку с бахромой, и желтенький свитерок с брошечкой, и нарядное платье в синий горох. А мы покупали все это, не считая денег, и были опять счастливы! Потому, что у нашего ребенка горели глаза!
Наверное, так счастлива я не была даже с Димкой. Дина протянула мне руку и смущенно посмотрела на меня:
— Лидия Андреевна! А вы умеете делать прически?
— Прически? — растерялась я. — Ну… не знаю. Можно попробовать… — я была в замешательстве.
— Да я вас научу! — оживилась Дина. — Все просто! — …Коса «рыбий хвост», знаете? А французская? А жгуты из косичек? — тараторила девочка. — Может, попробуем?
Я кивнула. И увидела счастливые глаза моего мужчины.
А потом мы купили большой торт и решили отпраздновать нашу поездку, наше путешествие дома. Точнее, в гостях у Дениса.
Дина болтала без умолку, глядя по сторонам. Щебетала, что ей очень-очень нравится Москва! Куда больше, чем Л. И сколько здесь всего интересного! И какие красивые люди! И какая одежда, да? А машины? А дома? Нет, вы посмотрите! А магазины? Сколько же здесь всего! — восхищалась Дина.
Мы с Валентином переглядывались и улыбались.
Назавтра было воскресенье, и мы должны были возвращаться домой. А уезжать не хотелось. Совсем не хотелось… Но что делать… жизнь диктовала свое.
В автобусе мы с Валентином сели вместе — так захотела Дина. А она уселась впереди нас и тут же уснула.
Я положила голову ему на плечо, а он взял мою руку. Мы ни о чем не говорили, боясь спугнуть, расплескать свое счастье.
Так, молча, мы и проехали весь долгий путь до нашего города. Дина почти всю дорогу спала. В Л., на вокзале, мы долго прощались.
— Ну и куда в следующий раз? — спросил Валентин.
— А давайте в Питер поедем! — вырвалось у меня. — Там так красиво!..
— В июне, на белые ночи! — подхватил Валентин. — Вот будет поездка!
И мы распрощались.
Ночью я вспомнила про косу «рыбий хвост» и улыбнулась. Будем учиться! Я уже успела соскучиться и по нему, и по Дине, его дочери. Очень соскучиться.
Так началась моя новая жизнь. И она, эта жизнь, была замечательной и прекрасной.
Дина понемногу менялась и становилась другой. Она начала задавать на уроках вопросы, на переменах ходила с девочками, ссорилась с мальчишками и прибегала из буфета, обсыпанная сахарной пудрой. Обычный ребенок. Только очень красивый. И еще — очень родной.
