А она затосковала:
— Андрюша, отпусти меня в Москву! Умоляю! Съезжу на три дня, посмотрю город. Схожу в кино и в музей! Ну, пожалуйста!
Отпустил. Конечно же, отпустил. Он вообще ей не мог ни в чем отказать! Олух, пентюх, слабак! Дал сесть себе на голову!
Взял отпуск и остался со мной. Свекровь была недовольна — и ее можно понять. А почему бы не съездить вместе? Погулять по Москве, посмотреть на красоты? У сына ведь отпуск! А она полетела одна!
А там, в столице, поперлась моя милая матушка прямиком к Звезде своей, к Королеве, к кумиру!
Тихая-тихая, а не сробела. Караулила ее у подъезда три дня. Дождалась. Кинулась в ноги и давай в любви объясняться. Ну, та и опешила — не такая уж звезда, чтобы под ноги ей бросались. Видно, и вправду девчонка эта…
Словом, позвала в дом, напоила чаем. Оставила ночевать. Ну и «пропала» моя мамуля. Совсем, видно, крышу снесло.
А та ненароком предложила Полине к ней переехать — на честную службу. Увидела и поняла все про мою дуру: эта, мол, будет служить! Эта жизнь отдаст, не поскупится. В огонь и в воду — куда угодно. И плевать ей на все!
Вернулась Полина домой и загрустила. Глаза не смотрят на мужа. Там — жизнь! А здесь… скукота. Там — Москва! Там — квартира! Огромная черная машина. Там — она, КОРОЛЕВА! Королева ее грез и мечтаний. Поманили собачку, вот она и…
Понимаю, мужа она не любила. Но! У нее ведь дочь была уже! Как можно дитя оставить?
И сбежала Полина Сергеевна как-то поутру. Собрала вещички и — поминай как звали! Дочку, правда, к матери отвезла — крошки совести, видать, собрала по сусекам. Наскребла.
А муж Андрей, отец мой, страшно запил. Да за два года скатился… в овраг, в глубокую пропасть. С работы выгнали, денег не стало. Ко мне не ходил — говорил, больно смотреть. Пытался забыть ее, свою Полину… А не смог. Ну и пропал. А здоровье у него оказалось некрепкое — умер мой папа через три года. Умер от сердца. Я совсем не помню его — только по рассказам бабы Мани. И фотография есть — там он счастливый. Здоровый. Держит меня на руках. Глаза хорошие, добрые. И еще — немного несчастные, что ли? Словно предвидел он свой бесславный конец…
А мать его, моя вторая бабка, Полину прокляла. И отродье ее — это меня — знать и видеть не захотела.
Такие дела. Так и осталась я с бабой. До самой ее смерти.
А Полина Сергеевна осталась в Москве. У нее там была своя жизнь. И с нашей она не пересекалась никак.
* * *
Определили меня в кабинет. Так и сказала: ночевать будете в кабинете!
И строгим голосом пояснила: в кабинете Алексея Михайловича!
Ну, просто честь оказали! Великую честь! В кабинет самого! Великого и ужасного Гудвина!
Нет, без иронии. Муженек наш незабвенный, Алексей Михайлович Краснопевцев, — величина! И какая! Колосс, так сказать! Человек поколения, деятель искусства, кумир и наставник. Известнейший скульптор, который определил направление, суть соцреализма. Показал советского человека, труженика и борца, ученого и созидателя. Вот эпитеты — талантливейший, даже величайший! О как! Создавший портрет поколения. Суть советского человека. Соль, так сказать, земли нашей! Ну и т. д. и т. п.
Работы его, «величайшего», гм… ну, как сказать? Творца? В те времена — да, наверное. А вот сейчас — ну просто чушь! Все грубовато, наивно и некрасиво — без теплоты, без юморка, без «изюма». Токари, высотники, крановщики и вожди. Туда же, в компанию — председатель колхоза, целинник, лихой шоферюга. Нет, были и представители интеллигенции — врачи, балерины, физики-атомщики. Но лица мэтр любил тиражировать простецкие и хитроватые. К женщинам — чуть больше нежности. Нет, не уважения, а так — снисходительной нежности. Лица эпохи — блондинки с курносыми носиками и губками сердечком. Такие, что ради высоких идеалов любви любовь к Родине не предадут!
Слезы фонтаном, сопли в подушку, комсомольские собрания с кумачом на стене, в общем… Фуфло. А ведь лауреат всяческих премий! Герой Соцтруда. Академик.
Ну и все, что положено в подобном раскладе, — машина с водителем, квартира в высотке и дача на гектаре земли. Уважали его там, наверху. И любили. Очень любили. Оправдывал «гений» надежды. Старался.
Жил долго и бурно — руководил художниками, являлся депутатом всяческих съездов любимейшей партии. Писал гневные и обличительные статьи, в которых бросался, как зверь, на инакомыслящих, отступивших от «генерального плана». Делал это с остервенением цепного и верного пса. Читала я, что многих дядечка этот и потопил, и сгнобил. И просто ходу не дал — кислород перекрыл. Властью «гений» наш обладал сокрушительной и всеоблемлющей. Вот и старался изо всех сил. С космонавтами дружил, с писателями. С иностранными деятелями. Да с какими — знаковые люди двадцатого века! Из заграниц не вылезал: всюду, везде — флагман и посол Великой державы!
Скопытился наш лауреат в восьмидесятых — совсем стариком. Уже тогда начала попискивать продвинутая мо́лодежь, и старика потихоньку загнали в угол. В принципе, правы они. Кто стоял у руля? Да, замшелые, маразматические дедки. А тут — перестройка. В общем, погнали. И все же… По-человечески их было жалко. Правда, не всех…
Этого мне не было жаль — морда злющая, брызжет ядовитой слюной, отстаивая свои идеалы. Но, может быть, искренен? Похоже. Когда все растоптали — всю жизнь. Вот и помер в одночасье — от инфаркта. Хотя уже далеко за восемьдесят годков… Хватит, наверное? А ведь колбасился до последнего — сопротивлялся. Бился как лев. Протестовал, возмущался. Скрипел.
И статейки пописывал, и интервью раздавал: «все халтурщики, все барахло!» Собака лает, а караван идет.
Какой караван? Твой давно сгинул в пустыне! Пожил сладко — и будя! Посторонись.
Но, думаю, переживал. Привык быть в авангарде. А тут… Сплошной позор. Вышел в последний раз на трибуну и… освистали! Умник один даже ботинок свой снял и кинул на сцену. В дедка не попал, слава богу. А то б зашиб.
Умер наш деятель искусств легко, как истинный праведник. Лег, уснул и… тю-тю! В мир иной. Надеялся, что на облака. Наверняка. А там — кто же знает! Может, греет свои дряхлые кости на сковородке и покрякивает. И поделом!
И напоследок все получил по полной программе: дорогой дубовый гроб, место на кладбище — престижное, на Новодевичьем. Рядом — соратники. И недруги рядом. Да уж какая теперь всем разница? Я там была, приходила. Памятник огромный и пафосный — черный гранит, медные розы у изголовья. И нежные слова от верной жены. Скорбит и просит прощенья. Вот интересно — за что?
А еще слова благодарности. Пренепременно! Спасибо, спасибо… Конечно спасибо! В люди вывел, в киношку пристроил. Кем она было до него? Да никем! Мелькнула пару раз в эпизодах — никто и не заметил. Хату в высотке оставил. Чем плох?
Лидия Краснопевцева. Тоже звезда. Ну или почти звезда… Взял молодую и неизвестную дурочку и — создал! Пигмалион! Теперь вот вдова. Все закономерно: разница в возрасте была у них большой, почти в двадцать лет. Точнее, в семнадцать. Я все про них знаю, все изучила. Могу быть персональным биографом сладкой парочки. Ну, по крайней мере, все, что было в источниках. И что есть в Интернете.
