Ну, что? Нанят я теперь? Эй, алё-ё!? Честно говоря, он должен бы взять меня на работу уже из-за одного моего имени. Луи Вутон! Что в маркетинге может работать вернее, чем раболепное стремление быть похожим на бренд с мировой известностью!
Молчание… Ну и нервы у этого психа.
Н-да, даже не знаю. Хотелось бы все-таки пожить нормальной жизнью, хотя бы понюхать ее или лизнуть. В пределах возможностей, разумеется.
Взвесил следующий проект: привезу со своей парковки нужное число манекенов и как кактусы рассажу здесь, в «Деревне идиотов». В просторных домах появятся несколько замороженные отцы, слегка одеревенелые матери и парочка неуклюжих деток-переростков, можно еще и чучела волков перед собачьими будками посадить. В домах поскромнее поселятся семьи поменьше. Муж, жена и ребенок (плевать, какого пола). Мужчина и женщина. Мужчина и беременная женщина. Мужчина и две беременных женщины. Двое стильных и жаждущих развлечений мужчин и кошка. Четыре женщины и танкист. И так далее, имитируя фантастическое разнообразие моделей семьи в современном обществе. При помощи священного писания по оформлению жилищ из библиотеки Кристьяна и Марис, я мог бы по всем канонам Фен-шуя соорудить здесь муляжи рая для среднего класса. Глава семьи под открытым капотом, мать семейства на кухне у плиты, дети на батуте, дети перед теликом, женщины с бокалом вина в шезлонге на веранде, мужчины вокруг мангала, молодой человек с газонокосилкой, два стильных и жадных до веселья мужчины за задернутыми занавесками, женщина на сносях, лежащая на заднем сидении автомобиля, собака в конуре, с высунутой на солнечный закат мордой.
Надо полагать, что мы с Ким чувствовали бы себя в таком селении как дома. Просыпаешься утром, варишь на огне кофейку и окликаешь соседа: «Ну, Юри, мотор так и не фурычит?». Затем берешь Ким в охапку и присаживаешься к стройным женщинам с бокалами, вино в которых никогда не иссякает, перекидываешься с ними словечком, интересуешься, родила уже Мари или все еще ждет на заднем сидении, когда Юри что-то починит в машине. Потом кладешь очередную кость на пирамидальную кучу, растущую возле будки единственной в деревне собаки. Помогаешь выпавшему с батута ребенку забраться обратно. Вечером же, прихватив пару охлажденных бутылок шампанского, звонишь в миленький звоночек за дверями «стиляг», и когда под утро с полупустой Ким подмышкой оттуда выползаешь, ты счастлив и удовлетворен (возможно, среди прочих и каким-нибудь новым способом) и утешаешь свою обиженную гетеросексуальную совесть тем, что настоящий праздник и должен оставлять послевкусие, то есть, некоторую неловкость.
И так изо дня в день, год за годом. На синем небе сияет арендованное средним классом солнце. Все на своих местах, ничто не меняется. Машина никогда не будет отремонтирована, беременность будет длиться вечно, бокалы не опустеют, собаки не залают, никто не состарится (ибо никто пока не додумался до создания манекенов-стариков). Меня окружает вечная молодость. И будет окружать всегда. Даже тогда, когда я уже дряхлым старцем, шатаясь, выйду из стильного дома и рухну наземь с разрывом сердца.
Жизнь – это временный гость в неживом мире, где никогда не утихает праздник.
25 октября
Возвращаюсь к практической стороне жизни. Благодаря усиливающимся холодам недостатка в бытовых проблемах у меня нет. Например, я обнаружил, что выбор одежды в центре уже давно не отвечает сезонным требованиям. И при этом я не имею в виду фасоны и всякие там бессмысленные стилистические изыски, с помощью которых людей вынуждают, устыдившись имеющихся у них тряпок, кидаться покупать новые и модные. Я имею в виду, что те предметы одежды, что рядами и колоннами висят на плечиках магазинов, не греют и недостаточно защищают от дождя и ветра. Долго мне еще ходить в ветровке с двумя тонкими спортивками под ней? Или в этой дурацкой, найденной на полке в мясном отделе Rimi и в порыве неожиданного патриотизма нахлобученной на голову бейсболке с изображением свиньи, под которую для тепла я напяливаю парик со светлыми локонами (ну, хорошо, не только для тепла, отчасти из соображений стиля). Носки худо-бедно найти можно (в туристической лавке есть вполне приличные), но вечерами мне очень не хватает шерстяных. С обувью тоже беда. Резиновые сапоги – выход, но ненадолго. В магазинах опять же летние модели. В ноябре я в них, как пить дать, замерзну.
Однако настоящий собиратель лишь крепчает от таких вызовов. Стоя на ветру под дождем перед центром Ülemiste, скрежещу зубами и думаю, как отомстить сдавшему свои позиции торговому раю. Выбор невелик, одно из двух: простая одежда из «Деревни идиотов» или дорогая с «Полуострова акционеров». Останавливаюсь на втором. Уж если экспроприировать, то у богатых. Кроме того, и я ничего не могу с этим поделать, – от шлепанцев меня тошнит.
Как и положено собирателю, еду на охоту с пустым кузовом. Сигареты с верблюдом и маленький свисток дополняют образ. Проезжая мимо залива, считаю вновь прибившиеся суда. Пока хватает пальцев на руках. Удовлетворенно мычу – ведь я сумел верно предугадать свежие тенденции в современном морском судоходстве.
Миновал Певческое поле и тут вспомнился сон, увиденный мною несколько ночей назад и который я успел почти забыть.
Необычно знойное для Эстонии лето. Певческий праздник. Десятки тысяч раскрытых в песне ртов, на лбах замершие струйки пота, перед поющими одетый в толстую сермягу, полуживой старик-дирижер, застывший в странной позе (будто угрожает силам небесным сухой спагеттиной), у него за спиной тихая и серьезная, переставшая обмахиваться программками, окаменевшая масса: впереди всех несколько скованный в своем национальном костюме президент и премьер со всеми остальными, кому не то, чтобы хочется, а кто обязан присутствовать здесь, за ними апостолы, повсюду следующие за первыми лицами (по службе, не добровольно), затем длинные ряды важных гостей, старательно скрывающих смертную скуку, ну а за ними все прочие, под собирательным названием «народ», кого этим словом приголубили даже в Конституции, хотя встречается оно там не столь часто, как слова «президент», «правительство» или «премьер-министр». Равняясь на первые ряды, народ тоже сидит молча и сосредоточенно, словно это не праздник песни, а праздник безмолвия. Удушливая жара. Все замерло. Облако в небе и даже птица над полем. Ловушка времени захлопнулась в тот самый момент, когда прозвучал последний аккорд самой известной патриотической песни, его самые последние слова последнего куплета. Тут я замечаю на обочине поля прилавок, вернее, палатку с рекламным щитом на ней: «Мясной ресторан ТОО Лектер Ганнибал». За огромнейшим грилем знакомого вида старик (он единственный, кто двигается на этой застывшей картине) с ухмылкой вытирает о жирный фартук свеженаточенный грязный нож. И тут я увидел, как на коленях публики по очереди появляются картонные тарелки с прожаренным до коричневого состояния мясом. Одновременно в глаза бросается еще кое-что. Это редеющая масса как зрителей, так и исполнителей. Они куда-то пропадают, а куда – я не знаю. Вскоре улавливаю ритм происходящего. Где-то появляется тарелка с мясом и в тот же момент где-то исчезает человек. А повар все ухмыляется, вытирает со лба пот и точит, точит свой гигантский резак. Процесс непрерывный – кто-то испаряется, вместо него возникает тарелка с мясом. Слышу заунывный плач точила. Людские ряды становятся все реже, тарелки уже появляются на скамейках, на расстеленных на травке покрывалах для пикника, да где попало. В конце концов, все пропадают, и слушатели, и певцы, остается один дирижер, в его высоко поднятой руке сухая спагеттина, вокруг него тысячи тарелок с дымящимся мясом – он стоит будто в кольце зомби. И тут внезапно картина оживает, из легких дирижера вырывается: «от-чиз-на!», и он падает. После долгой паузы слышу короткие аплодисменты, не искренние, скорее, деланные и усталые. Оглядываюсь в направлении звука. Господин Хопкинс спиной ко мне собирает свои вещи, его отрыжка пародирует только что прозвучавшую последнюю ноту.
