Мы въехали на участок, где ветви деревьев смыкались, образуя темный тоннель, по которому кони пробирались медленно и осторожно. Внезапно прямо на меня что-то свалилось, вминая в корзину. Не было никакого предупреждающего звука, никакой возможности поднять лук. Я почувствовал на себе тяжесть, от которой у меня сперло дыхание, потом перед глазами посыпались искры, и наступила тьма.
14
Я медленно приходил в себя, долго пребывая в каком-то полузабытьи.
Меня звала Розалинда, настоящая Розалинда, внутренняя, которая очень редко показывалась на свет.
Другая Розалинда, практичная, умелая, была не она, а всего лишь ее продуманный образ. Я помнил, как она начала его создавать еще в ту пору, когда была трепетным, пугливым, но очень решительным ребенком. Пожалуй, раньше всех нас она осознала, что находится во враждебном мире, и обдуманно вооружила себя против него. Панцирь нарастал медленно, пластина за пластиной. Я наблюдал, как она подыскивала себе оружие, училась пользоваться им, как тщательно создавала она себе личину и как носила ее с таким постоянством, что временами даже сама начинала в нее верить.
Я любил девушку, которую могли видеть все. Любил ее высокую тонкую фигуру, наклон шеи, ее маленькие острые груди и длинные стройные ноги, и то, как она двигалась, и уверенность ее рук, и губы ее, когда она улыбалась. Я любил ее бронзово-золотые волосы, тяжелым шелком ложившиеся в руку, атласную кожу ее плеч, бархат щек, и теплоту ее тела, и запах ее дыхания.
Любить все это было легко, слишком легко. Это мог любить каждый. Однако именно все это нуждалось в защите, в панцире ее независимости и невозмутимости, в этом выражении практичной и решительной самостоятельности, в безразличной и отрешенной манере поведения.
Все эти качества никак не могли вызвать к себе нежность, а временами они просто отталкивали, но тот, кто видел, как и почему они появились, не мог не восхищаться ими хотя бы как воплощением торжества искусства над природой.
Но сейчас меня звала внутренняя Розалинда, звала нежно и горестно, оружие ее было отложено, сердце открыто.
Слова не говорили.
Существуют слова, которые в устах поэта могут рассказать о мерцающей дымке любви, но во всем остальном они так неуклюжи, так невыразительны!
Моя любовь полилась к ней, ее — ко мне. Моя успокаивала и гладила, ее — ласкала. Расстояние, различия между нами исчезли. Мы соприкасались, соединялись, сливались в одно целое. Не было больше ЕЕ и МЕНЯ существовали только — МЫ ВМЕСТЕ. Мы совершили краткий побег из одиночной камеры, и этот нераздельный мир принадлежал нам обоим…
Никто на свете не знал потаенную Розалинду. Даже Майкл и все наши могли уловить только случайные проблески ее души. Они не знали, какой ценой была создана внешняя Розалинда. Никто из них не видел мою милую, нежную Розалинду, жаждущую убежища, любви и доброты, саму напуганную своей выстроенный защитной оболочкой, но страшащуюся остаться один на один со всем миром без нее.
Время — ничто. Возможно, мы слились воедино только на мгновение. Важно, что это было, а не сколько длилось.
Но вот мы разделились, и я очнулся для окружающего мира и увидел бледно-серое небо, ощутил ужасное физическое неудобство и услышал тревожные расспросы Майкла о том, что со мной случилось. С большим трудом я попытался собраться с мыслями.
— Не знаю. Что-то ударило меня, но сейчас я вроде бы в порядке. Только голова болит, и мне очень неудобно.
Лишь во время ответа я сообразил, почему мне так неуютно: я по-прежнему находился в корзине, но был запихнут в нее, как какая-нибудь вещь, а сама корзина, как и раньше, раскачивалась в такт движению лошади. Майкл мало что смог почерпнуть из моего сообщения и обратился к Розалинде.
— Они прыгнули на нас сверху, с деревьев. Их было четверо или пятеро. Один приземлился прямо на голову Дэвида, — объяснила Розалинда.
— Кто они? — спросил Майкл.
— Люди Зарослей, — ответила она.
Я вздохнул с облегчением. Я-то подумал, что преследователи обошли нас сбоку. Я собрался спросить, как обстоят дела с погоней, как вдруг Майкл поинтересовался:
— Это в вас стреляли прошлой ночью?
Я рассказал про выстрелы, но добавил, что, может быть, стрельба была не только здесь.
Но Майкл разочарованно объяснил:
— Нет, стрельба была только в одном отряде. Я надеялся, что они ошиблись, что след ложный. Нас всех собирают вместе. Они считают, что рискованно забираться в Заросли мелкими группами. Мы должны объединиться и выступить в поход примерно через четыре часа. Они рассчитывают, что нас будет около сотни. Решено, что если мы столкнемся с Людьми Зарослей, то зададим им хорошую взбучку, чтобы потом с ними не возиться. Вам лучше избавиться от коней-гигантов, их следы вам не замаскировать.
— Твой совет немного опоздал, — сказала Розалинда. — Я со связанными руками в корзине на первом коне, а Дэвид в корзине на втором.
— А где Петра? — с тревогой спросил Майкл.
— С ней все в порядке. Она на моем коне в другой корзине, братается со своим стражем.
— Как все-таки дело было? — настойчиво переспросил Майкл.
— Ну, сначала они спрыгнули на нас, а потом еще другие вышли из-за деревьев и схватили коней под уздцы. Они спустили вниз Дэвида и заставили сойти вниз нас с Петрой. Потом они немного поспорили и решили, что от нас надо избавиться. Погрузили нас снова в корзины, на каждого коня посадили по своему человеку и отправили нас той же дорогой, какой мы и следовали.
— То есть глубже в Заросли?
— Да.
— Это направление сейчас, пожалуй, самое лучшее, — заметил Майкл. — А вообще какое у них настроение? Угрожающее?
— Да нет. Они только тщательно следят, чтобы мы не сбежали. Они, кажется, представляют себе, кто мы, но не уверены, как с нами поступить. Поэтому и спорили. А вообще-то их, по-моему, больше всего интересуют кони-гиганты. Человек, который сидит на нашем коне, совершенно безобиден. Но разговаривает он с Петрой как-то странно, чересчур серьезно. Мне кажется, что он немного придурковатый.
— Можешь ты разузнать, что они собираются с вами делать?
— Я спрашивала, но, по-моему, он и сам не знает. Ему только было приказано доставить нас куда-то.
— Ну что ж. — На этот раз Майкл тоже был растерян. — Поживем — увидим. Больше вроде ничего не сделаешь. Но, наверное, лучше сказать ему, что мы вас преследуем.
И на этом Майкл пока оставил нас.
Я начал дергаться и извиваться. Наконец с некоторым трудом я сумел подняться на ноги в качающейся корзине. Человек, сидевший в другой, поглядел на меня вполне дружелюбно.
— Эй, там, — сказал он коню-гиганту и, придержав поводья, скинул с плеча кожаную флягу и перекинул на ремне ко мне. Я открыл ее, с благодарностью отпил немного и перекинул обратно ему. Мы тронулись дальше.
