По приезду обещаю тебе написать с подробными рассказами и восхищениями о моем маленьком приключении. Жду вестей от тебя. Как ты там? Как мама себя чувствует? Что вообще нового? Когда ты приедешь к нам в гости? Я соскучилась.
Пиши. Обнимаю крепко.
Твоя Барбара
14 июля 1967 г.»
Прочитав последнюю строчку, Сильвия подняла голову и осмотрелась по сторонам. За стеклом иллюминатора висели пушистые облака, в салоне самолета бортпроводницы начали предлагать напитки и еду, Софи по-прежнему сладко дремала. Стрелки часов на руке показывали ровно половина шестого утра. Сильвия развернула следующее письмо.
«Дорогая Нина!
Я никогда не могла подумать, что счастье — настолько кратковременная штука. Вот уже который день я нахожусь в полной прострации. Буквально две недели назад у меня все было прекрасно, а сегодня я не просто подавлена… Я растоптана, растеряна и убита. Теперь не только на словах я знаю всю соль предательства. По всей вероятности, у моей судьбы возник план продемонстрировать мне наглядные примеры, причем она решила сделать это скопом и без особой тщательности сортировки по степени жестокости.
Моя поездка началась весьма удачно и совершенно не предвещала беды. Я очень быстро нашла общий язык с сестрой. Она оказалась крайне интересной девушкой, очень общительной и добродушной. С невероятным рвением Анечка водила меня по самым красивым достопримечательностям, предоставляя краткие исторические сводки и факты, которые могли бы вызвать мой интерес. Она очень хорошо подготовилась к моему визиту. В первые четыре дня я безнадежно влюблялась в Ленинград, будучи неспособной вдоволь им надышаться, а на пятый — я возненавидела этот город.
Мы договорились, что ежедневно вечером в одно и тоже время он будет звонить мне с почтового телефона. У Анечки аппарат установлен прямо в квартире — они так богато живут! И вот как-то в понедельник я все ждала, ждала, но он так и не позвонил. Следующие сутки я провела дома в надежде, что он даст о себе знать. Ничего. Тогда я реально запаниковала. Анечка помогла узнать мне номер справочной службы с места его работы. Я расспрашивала о нем, мне отвечали, что он жив, здоров и в данный момент очень занят. Я просила пригласить его к телефону, но мне постоянно отказывали и, в конце концов, сказали больше не звонить.
В среду мы с сестрой купили билеты в Эрмитаж. Анечка настояла на том, чтобы я развеялась, поскольку по ее словам «на мне не было лица». Знаешь, это было самое ужасное единение с искусством в моей жизни! Я не просто места себе не находила, там среди сотен шедевров, в окружении толпы безликих людей, мне хотелось кричать, поскольку никогда раньше я не чувствовала себя такой одинокой. Все мелькало как в тумане. Я ходила из одного зала в другой с опущенной головой, иногда ловя себя на мысли, что я даже не стараюсь хотя бы одним глазком взглянуть на картины. Зато теперь я с абсолютной точностью могу описать узор паркета на каждом этаже.
Когда мы вышли из здания Зимнего Дворца, мне стало немного легче, так как я знала, что буквально через час я снова окажусь возле телефона. И к моему долгожданному облегчению, он, наконец, зазвонил. Его голос был каким-то чужим, холодным и хмельным. Без лишних приветствий он тут же принялся меня ругать за то, что я, как он выразился, «донимаю его на работе своими дотошными звонками и порчу его репутацию». Я попыталась оправдаться, сказав, что я переживаю и не понимаю его поведения. На что он истерически начал кричать фразами: «Меня бы понял даже тупой безмозглый ребенок трех лет! Между нами ничего нет! Я тебя не люблю!». Затем он поинтересовался, звонила ли мне какая-то девушка вчера (он не назвал ее имени). Я ответила, что ни с кем не разговаривала, и тут же спросила, неужели он нашел себе другую. «Какое твое дело?!» — огрызнулся он. Я тут же воскликнула что, если бы мне не было никакого дела, я бы не донимала его «дотошными звонками». Но это все он уже не слышал. На другом конце провода раздавались ноющие гудки брошенной трубки.
В тот момент я не плакала, я задыхалась. Мне никогда раньше не изменяли, и я не знала, как реагировать. Сердце бешено билось, в животе все сжалось, ноги стали ватными. Что было после, я помню смутно, больше все какими-то вспышками несвязных кадров, нежели полноправным фильмом с последовательным сюжетом. Более-менее опомнилась я уже в поезде. То и дело выходила в тамбур, чтобы пассажиры вокруг не видели моих непрерывно наполняющимися слезами глаз. Я полночи бродила взад и вперед, мучая себя безответным вопросом «как жить дальше?». Тогда мне казалось, что я просто умру от невыносимой боли.
Когда я вошла в квартиру, его вещей уже не было. Ты знаешь, я сейчас пишу тебе все это, а такое ощущение, что все события происходили не со мной, а вместо этого я банально и хладнокровно описываю тебе сюжетную линию понравившейся мне книги. Так странно. Не душе беспросветная пустота и, казалось, каких-либо эмоций здесь и в помине не было. Я заставляю себя совершать ежедневные примитивные вещи, такие как подняться с кровати, принять душ, позавтракать, сходить в магазин, почитать новости и многое другое, но все это я делаю под эгидой одного и того же содержания: «а смысл?»
Ниночка, подумай, пожалуйста, хорошенько, быть может, тебе удастся ко мне приехать. Ну хоть на пару денечков. Твое присутствие мне бы очень помогло. Маме привет. Скучаю сильно.
Пиши. Целую.
Твоя Барбара
30 июля 1967 г.»
В этот раз Сильвия следом принялась читать следующее письмо, не отвлекаясь на посторонние предметы.
«Милая Нина!
Он снова здесь, со мной рядом, будто никогда и не уходил. Он вернулся, и я снова дышу. В одно мрачное, но такое очаровательное утро выходного дня он переступил порог квартиры, которая тут же с его появлением опять стала «нашей». У меня земля ушла из-под ног, когда я услышала, как он с огромным букетом цветов в руках начал просить у меня прощение и говорить, как сильно я нужна ему. И я, естественно, не устояла. На самом деле я сдалась почти сразу, как только открыла дверь и встретилась с ним взглядом, еще задолго до того, как он заговорил. Дурочка я, конечно, но ничего не могу с собой поделать. У нас снова все как раньше, и мы стараемся не возвращаться к теме разрыва и его причин. Не знаю, насколько правильно я поступила, простив его. Возможно, ты меня осуждаешь, но пойми, мне так легче, ведь я так сильно его люблю. Я понятия не имею, что будет завтра. Не предаст ли он меня еще раз? Не разочарует? Не обидит ли? Я стараюсь не думать об этом. Однако, не смотря ни на что, я все же вечно надеюсь на лучшее.
Ниночка, как твои дела? Ты так редко пишешь. Мне бы хотелось узнать подробности о том, что происходит в твоей жизни. По-прежнему очень скучаю.
Обнимаю.
Твоя Барбара
26 августа 1967 г.»
— Сильвия. Сильвия!
— Ну что?! — немного резковато отозвалась девушка на зов младшей сестры, теребящей ее за рукав спортивной кофты.
— Не нужно так нервничать, — потягиваясь, произнесла Софи с интонацией опытной учительницы.
