— Не знаю. Мне сказали позвонить по этому номеру, — повторил я.
— Сейчас. Минутку.
Голос в трубке показался знакомым:
— Так ты уже купил билет в Белокаменную?
— Да.
— Почему же не пришел посоветоваться?
Кузьмин! Извинился, что не узнал.
— Они тебя, кажется, намерены брать. Статья в «Правде» им очень понравилась.
Ах да, статья в «Правде». «Имя в газете». О ней тогда много говорили. Кстати, она была приложена к объективке, которая сопровождала меня по кабинетам на Старой площади.
В Москве я пробыл ровно один день. А через две недели в Минск пришла выписка из решения Секретариата ЦК КПСС об утверждении меня инструктором отдела пропаганды, которым руководил тогда А.Н. Яковлев.
При нем началось одно из самых крупных обновлений ведущего отдела ЦК. В секторе газет, куда меня сначала определили, тогда было двенадцать человек. Почти все они новички, молодые, энергичные люди. Я поспрашивал, как они попали на Старую площадь. Точно так же, как и я. Кто по смелым публикациям в центральной прессе, кто по приверженности к преобразованиям.
О том, чем мы занимались в секторе, разговор несколько позже. Скажу сначала об общей обстановке. Хотя в отделе было немало новичков, долгожителей тоже хватало. Я обнаружил, что инструкторами здесь работали по 20–25 лет. У нас в ЦК партии Белоруссии инструктор пребывал в этой должности не более двух-трех лет. К тем, кто засиживался более четырех-пяти лет, относились как к неудачникам. У них пропадало чувство остроты, свежести восприятия. Они уже ничем не могли удивить ни коллег, ни подведомственные структуры. А на Старой площади по четверти века сидели в одной должности и чувствовали себя весьма комфортно.
Были и другие открытия. Не забуду, как на одном из совещаний было зачитано письмо рядового коммуниста из Рязани о руководителях. Безмятежное существование. Авторитет гарантируется самой должностью. Неприятие малейших критических замечаний в свой адрес — они расценивались как подрыв руководящей роли партии. Развалив работу, уходили не в отставку, а на персональную пенсию по состоянию здоровья. Это в худшем случае. Во всех остальных — на новые, не менее ответственные посты. Что и приводило к отчуждению партийцев от партии.
А комментарий, комментарий зачитавшего письмо! Штаб ленинской партии, и вдруг такие слова:
— Придет ли наконец время, когда отпадут представления о руководстве как о системе вечных должностей — негибкой, немобильной, догматической, в которую человек попадает раз и навсегда. Сколько же развелось у нас руководителей — носителей истины в последней инстанции, которые ничего, кроме раздачи указаний, делать не умеют. Между прочим, опаснейшая вещь — накопление в руководящем корпусе лиц, попадающих туда без состязательности. В ряде стран даже в разведку подбирают по конкурсу. Замкнутые системы, как правило, всегда деградируют. Надо бы по-новому взглянуть на бесконечные перемещения носителей руководящих указаний.
Представляете, каково было мне, новичку из провинции, слушать крамолу в священных стенах главного партийного дома? Да еще из чьих уст? Заведующего отделом Александра Николаевича Яковлева! Многое из произнесенного тогда прозвучало через некоторое время на встрече тогдашнего генсека с тружениками Сибири и Дальнего Востока, когда он впервые назвал цифру — 15 миллионов управленцев и чиновников, сидевших на шее у трудового народа.
Как вы сами понимаете, трудно удивить чем-то человека, занимавшего должность заведующего сектором печати в ЦК партии крупной республики. Ко всему, кажется, привык, даже к составлению текстов для начальников.
До чего это утонченное, высокое искусство — составлять подобный текст! Расскажу одну историю, касающуюся мастерства составления текста для начальников.
Все дело в том, что тексты для начальников не пишут, а составляют. Много лет назад, еще в начале моей работы в партийном аппарате, меня привлекли к подготовке выступления для одного очень высокого начальника республиканского ранга. Чин находился от меня настолько далеко, что я его не видел ни до того, ни после того, поручение исходило от его помощника. Честь и счастье разговаривать с чином имели лишь немногие из его окружения, а благодарному народу предоставлялась возможность лицезреть его мрачное лицо во время телетрансляций с первомайской и октябрьской демонстраций. О всегда хмуром лице и суровом взгляде небожителя говорили разное.
Лично мне казалось, что это от груза великих государственных забот, от множества важных и глубоких мыслей.
И вот текст выступления на столе у его помощника.
Красный карандаш медленно скользил по строкам, подчеркивая отдельные слова и словосочетания. Одна страница, пятая, десятая. Неужели допустил столько ошибок? Не может быть, я сам печатал на своей машинке! Доклад был большой, и после двенадцатой-тринадцатой страницы я начал замечать странную закономерность. Жирные красные линии появлялись лишь под словами, которые переносилась на следующую строку. Если же слова с дефисом были иностранного происхождения, они подчеркивались двумя линиями: прямой и волнообразной.
Помощник не вникал в содержание текста, его интересовали строки, где стояли знаки переноса! Такая высшая математика была явно не для моего гуманитарного ума. Я отказывался что-либо понимать. Ясность внес такой же хмурый и строгий, как и его начальник, помощник.
— Молодой человек, — сурово и поучительно произнес он, — для нас никогда больше не переносите слова по слогам. Вы ведь знали, для кого составляете текст. У нас так не принято.
Мама родная, неужели это имеет значение? Каким же… гм… надо быть, чтобы не суметь прочесть строку, в которой один или два слога переносятся на следующую строку? Ничего, успокаивал себя, идя по скверику, который знают все минчане, всякое бывает. Не надо обобщать. Один, даже большой, начальник — еще не все начальство. И среди них разные экземпляры попадаются.
Через некоторое время я принес из машинного бюро новое свое произведение в том же специфическом жанре, как и то, которое писал в начале партийной карьеры. Небожителя уже и след простыл, перевели еще в более высокие сферы. Его место занял другой чин. Поменял место работы и я. Смотрю в отпечатанный текст на непривычно белой для периферийного партработника бумаге и глазам не верю: ни одного переноса!
Спрашиваю коллег: что за наваждение? Они что, сговорились? Оказывается, во времена, когда Черненко был заведующим общим отделом ЦК, вышло распоряжение всем машбюро Старой площади печатать тексты без переносов. Глядя на Москву, и на местах завели у себя такой же порядок. Начальникам тяжело читать, если несколько слогов переносятся.
Чем не сюжетец для юморески? Ладно, Черненко и ему подобные представители старой генерации, но ведь времена-то новые наступили. А что времена? Вон старинный приятель, который в российском Белом доме работал, позвонил: у них тоже так тексты печатают. Это у демократов-то! Хотя и демократы ведь не с Луны свалились, тоже небось плод анкетно-аппаратного отбора.
