Случившееся, конечно же, потрясло. Хотя, если откровенно, большой неожиданностью это не было. Я уже упоминал, что присутствовал на заседаниях Политбюро и Секретариата более года. Уровень обсуждения вопросов знаю не по рассказам. Рано или поздно это все равно бы случилось. Другое дело, каким путем. Наверное, постепенно, плавно. ГКЧП ускорил развязку. Если бы не путч, сколько бы продержался ЦК? Поговаривали, что после XXIX съезда центральный аппарат сократили бы процентов на семьдесят. Здания, построенные не на партийные средства, отдали бы городу или российскому правительству. Так и сосуществовали бы мирно, по-соседски. Не ломали бы судьбы, не было бы этих ужасных самоубийств.
История не приемлет сослагательного наклонения: если бы да кабы. Реальность такова, что шок у моих коллег был сильнейший. Многие были просто деморализованы. Нужно большое мужество, чтобы пережить все это. Что касается меня, то я всегда, при любых обстоятельствах чувствую себя журналистом. А это значит — пишу историю современности. Творят-то ее другие.
Вот только вопрос: нравственно ли обнародовать материалы, порой довольно уникальные, которыми я располагаю? Не будет ли это похоже на поведение журналистки из еженедельника «Союз» в кабинете и в комнате отдыха Кручины? Хотя все зависит от того, как преподнести эти материалы. К тому же архивы ЦК переданы в государственные хранилища. К ним был открыт доступ, они стали объектом исследования большого круга политологов, историков, публицистов, писателей. Сведения, ранее считавшиеся секретными и совершенно секретными, выплескивались на массового читателя.
Поэтому на законных юридических и моральных основаниях можно считать себя свободным от обязательств по отношению к прежнему работодателю. Его попросту больше не существовало. Не было и правопреемника.
Но, пожалуй, самое главное — мои личные наблюдения и впечатления. Частью их я уже поделился. Но они не исчерпаны. Мне ведь разрешалось делать записи в блокнотах, поскольку на меня была возложена обязанность готовить официальные сообщения о различных мероприятиях, проводимых ЦК, для печати. В основном это были сообщения о заседаниях Политбюро и Секретариата.
На моих глазах проходили обсуждения самых разных вопросов, возникали споры, полемика, иногда даже ссоры. Я добросовестно записывал весь ход обсуждения — дебаты секретарей и приглашенных, их реплики и ремарки. То есть располагаю таким уникальным материалом, которого ни один дотошный исследователь не найдет в самых секретных цековских архивах. Там, как уже выяснено, лежат готовые документы — постановления, докладные записки, справки, рекомендации. Все, что сопутствовало принятию этих документов, осталось за кадром, не попало в официальные отчеты. А вот это, как мне кажется, и представляет колоссальный интерес.
Итак, выбираем самый испытанный и любимый нашим народом прием — ретро.
Мой рассказ будет неполон и даже может быть признан тенденциозным, если не затронуть августовские дни 1991 года. Если быть честным до конца, то для меня по-прежнему не ясно, причастен ли ЦК КПСС, и особенно его Секретариат, к созданию ГКЧП. Попробую изложить откровенно, без всякой утайки то, что мне известно по этому поводу.
Семнадцатого августа, в субботу утром, я приехал с «Успенки» в свой кабинет и провел там весь день, примерно до девяти вечера. Двадцатого августа истекал срок сдачи моей рукописи в «Политиздат» — и я срочно дополнял последнюю главу. Как студент, которому перед экзаменом всегда ночи не хватает.
Из служебного кабинета практически не выходил, за исключением короткого перерыва на обед. По субботам в нашем шестом подъезде работал буфет, где можно было перекусить сосисками, попить чаю или кофе. Людей было немного, но к этому я уже привык и не удивлялся. С началом лета очень заметно упал интерес у людей к работе. Если в 1990 году и в начале 1991-го по субботам в нашем буфете скапливалось много народу и нередко приходилось стоять в очереди довольно долго даже по цековским меркам, то в июне активность резко упала, в выходные мало кто появлялся на службе. Разве что по каким-то срочным делам.
Обед ничем не отличался от предыдущих. Хотя бросилась в глаза одна любопытная деталь. Не обнаружив на подносе с приборами ножа, я шутливо сказал буфетчице, молодой женщине:
— Правильно, долой эти буржуйские штучки! И без ножей обойдемся!
Обычно всегда приветливая буфетчица на этот раз сердито бросила:
— Скоро и вилок не будет!
— Правильно, — не сбавлял я шутливого тона. — Руками есть будем. То есть ртом…
Однако шутка поддержана не была.
Я подсел к столику, за которым расположился коллега из гуманитарного отдела, милейший человек из Грузии Теймураз Шенгелия. Рассказал ему о «стычке» с буфетчицей.
— А знаете, это плохой знак. Моя бабушка рассказывала: перед революцией семнадцатого года в Грузии простые люди начали оскорблять интеллигенцию — врачей, учителей, адвокатов. Слуги стали дерзить господам. Верный признак социальных потрясений. Эта категория людей первой чует конъюнктуру…
Мне часто вспоминается тот разговор. Ах, Теймураз Авксентьевич, Теймураз Авксентьевич! Напророчил на нашу голову…
Допив чай, мы вместе поднялись на седьмой этаж. Я направился к себе и из кабинета до вечера не выходил.
Хорошо помню: никаких звонков в тот день не было. Все телефоны были переключены на меня. Ни одного вызова к секретарям. Оставалось только радоваться, что никто не мешает работе. Поздно вечером поставил последнюю точку и с облегчением вздохнул: наконец-то! Такой груз сбросил.
В девять вечера вызвал машину и, не заезжая домой, отправился на дачу.
В воскресенье, восемнадцатого августа, день начался, как обычно. Завтрак, работа в огороде, потом с десятилетней дочерью собирали орехи, которых в том году уродилось очень много. Обед тоже прошел нормально. Во второй половине дня небо затянуло тучами, стал накрапывать мелкий дождик. Мы перешли в дом.
Где-то под вечер погода прояснилась, и мы с дочерью Ольгой решили прогуляться по дачному поселку. Пешеходные тропинки были пусты. Обычно по выходным, накануне новой трудовой недели, обитатели дач высыпали на аллеи, дышали перед сном свежим воздухом. Дочка даже вздохнула: никого из подружек не видно. Я объяснил это пасмурной погодой.
Не знаю почему, но на душе было тревожно. Когда мы вышли на центральную дорогу, обратил внимание, что и она пуста. Обычно по ней то и дело проносились машины. Тишина была какой-то беспокойной, гнетущей. С чего бы это, недоумевал я.
Дочь тоже удивилась безлюдью.
— Мы с папой переночуем здесь, а на работу поедем завтра утром, — объявила жена.
— Ур-р-а! — радостно вскричала Оля, обрадованная тем, что проведет вечер с обоими родителями.
За вечерним чаем, прислушиваясь к шелестению дождя за окнами, я произнес фразу, которая оказалась пророческой. Ее мои домашние вспоминали еще долго.
— Мы вот тут чаи гоняем, а в Москве, может, переворот. Приедем завтра, а там — танки…
