Я подошёл к ложу и Анна коснулась моего достоинства пальцами ног. Обычно я никому не позволяю это делать. У некоторых баб прямо привычка трогать отросток ногами. Ну что за неуважение к детородному члену? А если я вам начну тыкать большим пальцем ноги с жёлтым неостриженным монтигомо ястребиным когтем?
Но в тот день я покорился. Лишь бы только дала!
— Значит, ты считаешь поли это вполне естественно?
— Ну, теоритически если только. Вот задумайся на минуту…
— А давай так. В игру поиграем. Практическую. Я тебя вон к тому креслу привяжу, чтоб ты не смог себя лапать. Потом позову твоего Джека.
— Джей-ка
— Джейка. Он меня тут прямо и выебет. Перед тобой. А ты посмотришь. Потом Джейк сядет сам рядом с тобой. А я отца твоего позову — пусть и он порадуется. Чего? Исходя из твоих лекций — вполне приемлемая версия тебя самого. Только более потёртый. Зато умнее и богаче. Посмотришь как выглядело сотворение великого тебя со стороны.
Затем и самого папаша к вам приструню. Позову Наташку с Раношкой. Они меня медленно ублажат тут перед вами. И под занавес, я вам пятерым дам загулять всей вашей футбольной командой, а? Как тебе эксперимент, теоретик ты мой?
— Помилуй, Анечка! Что же ты такое говоришь-то, милая? Девочка моя ненаглядная! Ну прости, ну прости же меня, сладкая моя.
— А что такого? Ведь всё логично, как ты проповедуешь. Разве же это измена будет? Я же ебу клиентов не по любви, а за деньги. Это как упаковщица номер девять, помнишь? Ты же сам только что говорил, что Юбочка для тебя это просто утончённая форма мастурбации, так?
— Прости. Слышишь — прости — честное слово никогда не повторится это, никогда в жизни! Мы ведь такие слабые, глупые создания — мужики. А аргументы твои нерушимые, как маузер матроса Ивана Кошки.
— А ты у меня продувной — как матрос Иван Кошка. Тогда для чего же мне вообще с тобой стоит связываться, таким слабым и глупым? Жизнь сейчас тяжёлая, нянчиться с маменькиными сынками для девушки непозволительная роскошь. Нет, ну ты мне скажи, растолкуй, как дальше-то быть?
— Анна, а я тебя с первых дней умоляю — переезжай в Карши. Я живу там как король. Одетый король, заметь, не голый. Будешь моя королева. Анна Каршинская фон Ханабад. И потом из вертепа я тебя всё таки вытащил, это факт. Что-то у меня уже получилось.
— Видишь? Не такой ты и слабый. И знаешь это. И врёшь мне. Снова врёшь. Как это можно простить? Страшно иметь дело с обманщиком и лгуном. Телком, которого любая сучка возьмёт за хуй и уведёт. И будет верёвки потом вить.
— Я завравшийся обманщик и лгун. В трёх твоих словах, Анна, три раза слово «лгать». А я тебе и не лгал. Я сразу сказал в тот же вечер: «Анна, прости, я не один». Помнишь?
— Ха! Так теперь тебе за это надо ордена давать, получается? Медаль «За правду». Скользкий ты тип, Шурик. Разочаровал ты свою девчонку. Вспомни наш первый раз. Как мечтали. Как клялся. Танцевал от счастья. Обещал, в Россию вместе сбежим. Обещал или нет? От Веры Петровны он меня вытащил, посмотрите. Да — вытащил. Вы вот так мужики жёнам — подожди милая, подожди, вот скоро вот очень скоро поднимусь как ясный сокол и заживём душа в душу. И она бедняжка за ним то в Карши, то в Сибирь. Наконец, он поднимается. Его социальный многочлен увеличивается и покрывается оперением. А жена-то постарела за годы лишений, а жена-то надоела! Хочется молоденькую. Чтоб упругая и без вопросов. Вот он и думает теперь как бы любимую жену в монастырь, а ещё лучше — в дурку, чтобы на имущество не претендовала. Вот оно, ваше мужиковское «подожди, дай подняться».
— Ну слушай, ты меня тоже сейчас удивляешь. Я ведь вчера только из тюрьмы вышел. Да Карши это дауншифтинг, по-русски говоря. Дай мне хоть сгруппироваться, Ань. И рванём в Москву. Нет — к черту Москву, в Питер. Нет, к черту Питер, там уйма друзей, но зима больно долгая и деприсовая. Мне бы реально в какую-нибудь небольшую Тверь, преподом английского в маленький универ. Для меня это важней уже чем просто бабло стричь. Чтоб с пользой.
Но тебе, Аня, надо обязательно в большой город, магазины, мишура, бабло. А Тверь это те же Карши. Знаешь, Анют, после шести с половиной лет в лагере, для меня Карши с тремя кабаками как Лос Анжелес воспринимается. Кстати, может туда рвануть? В Лос Анжелес? Это мне лично было бы так же прикольно, как и Тверь.
— Нет. За границу страшно. Давай в Россиюшку. В чём-то я тебя хорошо понимаю. Даже очень хорошо понимаю. Но вот в душе, как то приостыло что-ли. Не хватает слов. Сломал ты что, то мальчик. Исчезла магия или не могу сказать что. А раз не поймёшь чего сломал, то как восстановишь-то? Не восстановишь никак. И не починишь.
— И что же теперь делать? То есть ты что же это, ты мне совсем не дашь сегодня? Аня, у меня реально низ живота начинает болеть. Надо бы закончить начатое-то. Совесть имей.
— Животное. Не возбуждаешь ты меня что-то сегодня. От тебя Юбочкой твоей несёт.
— Да не может быть. Я же мылся!
— Я не об этом, примитив несчастный. Я говорю — вроде как морально пахнет. Мне теперь порнуху надо смотреть, чтобы на тебя, проститута, встало хоть что-нибудь.
— Где же я тебе сейчас порнуху найду? В четыре часа ночи.
— Так вон же она. Живьём в соседней комнате происходит. В режиме реального времени.
* * *
Ван Эппс захлопнул ноутбук и стал пристраивать его в рюкзак.
— И всё-таки, Дон, это не правильно. Вы разбомбили им тут всё к чертям собачьим, а теперь кинотеатры открываете.
— Согласен, Америка слишком много потратила денег на обеспечение военных действий в Афганистане и слишком мало на реконструкцию. С другой стороны, что толку, что русские во время оккупации настроили тут школ и больниц. Даже университет отгрохали в Кабуле. Ты видел как эти русские школы позарастали травой при Талибане? Как убитые солдаты брошенные на поле боя. Накрылись ваши инвестиции.
— А вот и не оккупация! Это у вас — оккупация. А мы выполняли интернациональный долг. Вспомни как люди радостно со мной по-русски говорили в Мазаре. То-то же.
— Интернациональный долг звучит как оборот из лексики банка реконструкции и развития. Кому вы что должны? Кого вам вечно надо спасать ценой тысяч жизней собственных солдат? Что не мог Брежнев за нефтедоллары иорданцев или кубинцев каких сюда нагнать? Так своих положить дешевле.
И, кстати, насчёт русского — ни слова ни кому из местных в Кандагаре на русском. Отрежут голову за здорово живёшь. В Кандагаре по контракту с армией нам на весь период пребывания положены кевларовые бронежилеты. Не снимай его даже в туалете.
— Ха. А если по-английски говорить в Кандагаре, голову, значит не отрежут?
— Пока значительная часть афганского населения нас поддерживает и считает, что мы стараемся помочь, шансы, что не отрежут остаются. Речь идёт как минимум о пятидесяти процентах симпатизирующих нам афганцев. Вот если число наших сторонников уменьшится ниже пятидесяти процентов, только тогда наше присутствие в Афганистане можно будет рассматривать как оккупацию. Именно это произошло в своё время с советским военным присутствием. Где-то вы, парни, просчитались, стали давить на местных, притеснять ислам своими бредовыми идеями с мировым коммунизмом со столицей в Москве и получили интернациональный долг на полную катушку.
