Чтобы снова настроить жертву на нужную мне волну, глубоко целую, из-за всех сил стараясь, чтобы она потеряла голову.
Не помогает. Ноет, как больной зуб.
— Ну, пожаааалустааа, ну не надооо, домой хочу! Отведи меня домой!!
Я не выдерживаю и рву на ней блузку брызгом пуговиц во все стороны. Я должен это увидеть! Я должен или не жить мне!
От вида ее груди моментально обалдеваю. Сердце рванувшись из горла падает к желудку микроинфарктом.
Кожа на Таниной груди нежная и какая-то атласная. Сами груди очень тяжелы на вид, совершенно круглые, как само счастье. Две или три непередаваемо правильно расположенные на грудях родинки доводят их до умопомрачительного совершенства.
Верхняя часть округлости упирается в черешневый сосок, и с соска же начинается изящнейший изгиб нижней. Какая красотища! Вокруг сосков гигантские розовато-коричневые, круги, а по краям кругов какие-то точки, слегка сами напоминающие соски, добавленные природой для завершения одной из самых лучших своих композиций. О, эти гросише русише сиськи!
А запах! Какой же мне в голову ударяет запах! Вы знаете, как пахнет подмышками у баб? Эстеты гребаные, да что вы понимаете? Всегда суйте первым делом нос к ней подмышки. Шанель номер сто.
Я впиваюсь в сосок, как безумный, со всей силы сдерживая себя, чтобы его не откусить.
А она вполне серьезно уже молотит меня руками по голове. Я знаю, если сейчас крепко взять ее за талию, можно резко наклонить ее назад и всей своей массой навалившись, бросить Танюшку на спину, так учил великий Сэнсэй. Легко. Потом сама расслабится и даст. И еще спасибо, сука, скажет.
Ну не могу же я насильно.
Не прет. Даже с голодухи и полного очумления от ее живой груди. Не могу и не просите даже!
Оттолкнув Таню резко в сторону, отбегаю к забору «Умерших вспомним», рву ширинку, двумя за годы привычными жестами, резко передергиваю затвор на бетон ограды.
Потом медленно вытираю о джинсы руки, прикуриваю и глухо говорю:
— Пошли домой…
* * *
Прошла целая вечность с тех пор, как я бежал по капустному полю прочь от Зангиоты. Говорят, будто каждые семь лет клеточный состав нашего организма полностью меняется. Если это так, то я уже совсем не тот человек, что был семь лет назад, и уж точно не тот, что четырнадцать.
Тогда от чего же мне почти каждую ночь снится командировка? Снятся по очереди то Сагит, то Рустам, то Баев с Сэнсэем, то Бахром с Хозяином? Как же здорово просыпаться на свободе!
Не приснилась ни разу одна только татарочка Рамиля. Как ни старался. Почему? Почти не помню ее лица. И фоток не осталось.
Да и вообще — была ли она, Рамиля? Был ли мальчик-то, может мальчика-то и не было?
* * *
Из афганского альбома.
Официально продекларированные цели США в войне, которая продолжается по сей день:
свержение режима талибов, освобождение территории Афганистана от влияния талибов, пленение и суд над участниками Аль-Каиды.
Однако по мнению некоторых журналистов, настоящей причиной послужил отказ талибов в прокладке Трансафганского трубопровода (Туркменистан — Афганистан — Пакистан — Индия) на условиях США. План вторжения США в Афганистан существовал ещё за полгода до взрывов 11 сентября.
Идея грандиозного проекта — Трансафганской трубы материализовалось в конце веселых девяностых годов прошлого века.
В этот период развал СССР значительно ослабил Россию, которой предлагалось разобраться со своими тараканами — приватизацией и демократизацией, проведенными с легким запашком тюремной баланды.
Заняв пьяного кремлевского дитятю этим очень даже благодарным занятием, американские и британские нефтяные концерны по дешевке урвали превосходные газовые и нефтяные контракты в Туркмении и Казахстане.
Почти халявной нефти и газа стало вдруг так много, что возник естественный вопрос доставки этих вкусных и полезных продуктов в потребительские корзины белых людей. Транспортировка через Иран отпадала сразу — по понятным причинам.
Использование существующих труб — советских, которые вдруг превратились в новейшее самое мощное оружие Российской Федерации — отпадало именно по этой причине.
И тогда американцы, плечом к плечу с саудовскими братьями и, отчего-то бразильцами, чирканули фломастером через девственные маковые поля Афганистана.
Подумать только — стоило Талибану выбрать нужную сторону и — сидел бы сейчас Мулла Омар в ООН бок о бок с Виталием Ивановичем Чуркиным…
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
ЧАСТЬ 3. ПРОМИСКУИТЕТ
3.1
Утром по радио сказали, что в Нью Йорке продолжается небывалая снежная буря. Видимость почти нулевая, а дороги на глазах покрываются коркой льда. Уже в такси Анна резко отвернулась к окну. Прятала слёзы. Меня почему-то это разозлило.
— Ну хорошо, хорошо — к чёрту аэропорт я никуда не поеду. И точка. Остаюсь.
Некоторые женщины становятся ужасно некрасивыми, когда плачут. Только не Анна.
Её глаза обрели маслянисто гипнотический отлив. Штормовой шквал злости вдруг опал щенячьей лужицей. Стало стыдно и горько.
— Ну прости, Анюта, я грязная скотина!
В её глазах вспыхнул и отразился весь мой промискуитет. От ворот Зангиоты до блеснувших холодным серебром щупов дарханского доктора. К ней быстро вернулась обычная деловитость:
— Давай-ка паспорт и билет ещё разок. Проверю.
Я вытянул книжечку Аэрофлота и зелень паспорта из солдатского рюкзака.
Анюта ловко скинула слезинку из уголка глаза умудрившись ничего не размазать и стала по-таможенному сверять фотку с оригиналом. Скептически подвела итог:
— Нда. Голубоглазое такси. Эти линзы теперь нельзя снимать минимум сутки — до самого Ню Йорка. Выдержишь?
Я хотел нахвастать ей с три короба о том, что уже приходилось выдерживать в жизни, но вместо этого я просто сухо кивнул. Выдержу. Нам бы до Москвы, а там рукой подать.
Анна наклонилась к вознице:
— Сейчас уже двенадцать. А самолёт в час двадцать. Вы не могли бы как-то по шустрее?
Ямщик недовольно пожал плечами и прибавил газу.
Я глянул в окно. Анексия уже вовсю шуршала по Шотику. Минут пятнадцать и аэропорт. Вспомнил сцену из кино где пилоты лихорадочно готовят самолёт к аварийному взлёту. Вокруг аэропорта — сплошной апокалипсис из огня и лавы. Лётчики лихорадочно щелкают тумблерами, запуская сотни процессов. Перед ними тревожно мигает табло: «К взлёту не готов! К взлёту не готов!». Вдруг болезненно ощутил — к взлёту не готов. Совсем.
— Аня, я никуда не поеду!
