У меня нет паспорта, прописки, работы и копейки денег. Опять придётся возрождаться из пепла с полного нуля. Благо, что не впервой, но с каждым разом это становится все хлопотнее и хлопотнее. Будто бы продолжается моя отсидка — только устроюсь в норке, обмякну, а тут снова нужен гол. Кому-то вечно от меня нужен гол.
Иду по Бог Чинар улице в сторону автобусной остановки. Бог Чинар. Как Бог войны или Бог Ветров. Раньше эта улица называлась улицей Михаила Массона. Чем им успел насолить археолог Массон, приехавший в Туркестан еще до революции, и благополучно ковырявшийся в глине до самого начала перестройки — ума не приложу. Наверное, фамилие у него неправильное. А может быть Масон докопался до сути и принял ипостась Бога Чинар? Поразительно сколько знаковых событий я пропустил пока сидел в каталажке.
На улицах прибавилось иномарок, да и отечественные тачки выглядят совсем как-то иначе. Все это дело мчится, крутится, жужжит, дымит, пролетает мимо, грозя сбить с ног. Хочется встать и оторопело пялиться по сторонам. Я стал тормозом. У меня реакция подводной черепахи.
Вроде Ташкент, а вроде бы и нет. Все магазины и остановки покрылись золотистым анодированным алюминием. Везде гордо написано — Панасоник, Филипс и «Узбекистан: страна с великим будущим И.А.Юртбаши».
Я думаю и настоящее у этого самого И.А Юртбаши тоже удалось на славу.
Особенно нелепо золотистый алюминий выглядит на хрущобах. Реликт коммунистических достижений, с покосившимися водосточными трубами, облезлой штукатуркой подъездов и вдруг блестящим позолоченным бельмом — «Юридическая контора МАСЛАХАТ». Я бы добавил им подзаголовок слоган — «Маслохат. Реальные маслокрады это наш профиль. Утрясаем всю канитель — от штрафа до мокрухи».
Раньше город мой был багрово-красным. Пролетарско-революционным. Сейчас госцвета поменялись, и весь Ташкент стал сине-зелёным. Сине-зеленые автобусы, сине-зелёные трамваи, зелено-синие вывески и сине-зелёные деньги.
Хамелеоновая мимикрия цветов Ташкента зацепила и названия улиц. Бывшая Нищебродская стала теперь Амура Тимура, Карламаркса превратилась в одночасье в Ататюрка, а сквер революции стали называть звонким словом «хиёбан».
* * *
Не то чтобы воздух Ташкента пропитался страхом, воздух исчез совсем. Столь необходимая для жизни смесь газов превратилась в смесь ужаса, страха и ненависти. На какой-то миг мне показалось, что в колонии строгого режима гораздо легче дышится.
У людей серые лица и мёртвые глаза. Люди одеты в разные оттенки серого. Будто и тут действовал режимник Бахром со своими деревянными солдатами. Никто не улыбается.
Стало больше суровых женщин, затянутых в мятые мужские пиджаки, типа того, что носит Махмуд Ахмадинеджад. Пиджаки плохо сочетаются с их цветастыми платьями. И угрюмых мужчин в так и не познавших утюга брюках. Все поголовно в калошах на босу ногу.
Вчерашняя уверенность, что человеку, выжившему в зоне, на воле все абсолютно нипочём, стала меркнуть и исчезать, как шагреневая кожа.
* * *
Памятуя главный урок Зангиоты, — не давать повода ментам, — я первым же делом и марширую в ментуру. Отмечаться о прибытии. Получить разрешение быть. И как вообще дальше быть, если честно. Менты ведь мне теперь не говорят, что делать, и от этого я немного в растерянности. Пора включать ручной режим «своим умом».
Тусуюсь сейчас по бескрайним кондиционированным мраморным коридорам сергелийского ОВД и только глазами хлопаю — лепота. Палаты! Почище, чем в госдуме какой будет.
Прождав липких сорок минут какого-то капитана Казематова, я, наконец, был удостоен высочайшей аудиенции.
Под большой пловной тарелкой с изображением птицы Семург — восседал сам капитан Абдукаюм Казематов. Страстный любитель плова и других земных удовольствий. Вы заметили эти жирные мочки заправского сластолюбца?
Лицо капитана Казематова носит черты, типичные для восточного военачальника. Зайди я, например, в кабинет лет эдак пятьдесят назад, Абдуаюк Казематов, весь в блестящей, чёрной как у байкера коже, сидел и излучал бы тут государственность с маузером и под черно-белым портретом Иосифа Нержавейки. А вот сдвинь-ка стрелки назад ещё лет на пятьдесят, Абдукайоп-баши носил бы вышитый золотом халат, а вместо китайского вентилятора на цапельной ноге, стояла бы тут наложница в выдающих целлюлит шароварах и с нафталиновым опахалом из павлиньих перьев.
— Ассалому алейкум, гражданин башлык!
— Что, кишкалдак? Вспомнил, кому покрышькя продал? — Львиным рыком приветствует меня Казематов, не отрывая глаз от кроссворда в журнале «Муштум».
Оторопело протягиваю волчий билет. Ничего о покрышкя не слыхал, гражданин начальник.
— Ие! А пачэму не работаешь до сих пор, а? — Даже не глядя в справку, где значится, что на воле я всего лишь второй день.
— Обратна турма захотел, пингвин бешкутакский? — Капитан мечет глубокой желтизны молнии, характерные для глаз человека, который точно и давно знает, с какой стороны у него печень.
— Пять диней даю, чтоп паспорт взяль, пирописалься, трудоустроился и доложил пиришел. Тшундийми, турсук?
Я охотно подписываю гербовую бумагу, обязующую меня на русском и узбекском языках докладывать обо всех готовящихся преступлениях и терактах — непосредственно капитану Казематову. С низким поклоном пячусь к двери. Уже у самой двери, он снова окликает меня.
— Эй-эй. Тухта, паравоз. Тармаза-ка випиши. На вот, возьми — купонь. Пойдешь центр реабилитация, отдашь им купонь, они тебе бабки дадут на первый виремя. Чо вилупилься? Кет нахуй отсюда. Нужен будешь — милисия сам тебя найдет. Хе-хе-хе.
* * *
На лестнице РОВД я нос к носу столкнулся со своим убийцей. С тем самым мужиком из Зангиоты, что всегда говорил, будто знает где меня искать. Неоднократно обещал найти и завалить.
Заметил я его слишком поздно. Если бы только я не смотрел себе под ноги, опустив гриву, может быть и был бы шанс резко развернуться и скрыться за углом. Так или иначе, о побеге уже не могло быть и речи. Может позорно рвануть сейчас обратно к спасительному Казематову с криком «Убивают!», но мне сразу стало стыдно от этой мысли.
— Ты чо здесь, гадёныш? Стучишь уже?
По его тону я сразу понял все. На самом деле он хотел сказать «Блииин, вот это жопа, братан, куда же мы с тобой попали, а?»
И этот тон сразу вернул мне спокойствие.
— Да вот, дал подписку стучать и купон получил. Там всем дают. Ага. Тебе тоже выпишут. И чего бы им тут на месте наликом этот купон не развести, я ща на автобус половину суммы истрачу пока доеду.
— Купон? Покажь!
Я благоговенно продемонстрировал полиграфическое воплощение щедрости великого юртбаши.
— Тыща сумов? Да они обдолбались.
Он, видимо, поймал себя на мысли, что первый раз в жизни мы не обмениваемся словесными тумаками, а довольно дружески беседуем, и сразу нахмурился.
