— Выкусил. Выкусил — тут братишка вход рубль, выход два. Думаешь у смотрящего на кичу дороги нету? Ага — он тебе там сделает в упоре и лежа. Не шугнись. Такие отработки на промке прокалачивал, а тут спецподвал. Втянешься, уходить не захочешь. Лучше скажи как маляву братвинскую будешь ныкать?
— Известно как — в андижан заткну и в путь.
— Не. Про андижанскую польку тут забудь. Вход в подвал через приседания и обязательный шмон. Твой козырь, что идешь впервой. У ментов просто в голове не уложится, что ты сходу движенить начнешь. На такое только по-жизни безбашеные способны. А ты хоть конкретный бесчердачник, но по-виду ботаник-ботаником. Маляву бросим в подстаканник. Его у тебя только на второй, третий день досматривать начнут, больно возни до хрена.
Дело в том, что бачок состоит из двух частей — типа термоса. В пухлый жестяной кожух, подстаканник, вставляется блестящий стакан из нержавейки, в который и льют баланду заплечных дел мастера с кухни.
Вытащить его для досмотра, не облившись по уши баландой, довольно трудоемкая задача. Если кинуть груз в подстаканник, мне нужно будет сперва раздать баланду, а потом вытряхнув стакан, отработать братвинский груз.
Теоретически должно сработать. А вот как пойдет на практике, уже жизнь покажет.
«Грамавержец кажется Зевес биль, я под следствием книжка читал «Легенды мифа древней Греции» назвается» — наш спор разбудил пухлого Улугбека.
«Если баишься братвинский малявка нести — я сам в абет пайду подвал баланда раздам» — геройствует Улугбек.
Джигит выискался. Я проникся некоторой симпатией к пареньку из города со звучным названием Маргилан. Видел меня сего-то два раза, а уже готов рискнуть за мой личный комфорт.
Хотя все они такие — мальчишки в восемнадцать лет — готовы и в огонь и воду.
Попробуйте отсидевшего пару ходок сороколетнего, полного сил и опыта мужика в горячую точку в какую-нибудь Чечню швырните. Что он делать станет? Верно подметили — во время атаки прятаться, а после атаки ходить и вырывать мертвым боевикам золотые зубы.
Вот они мальчишек восемнадцатилетних, легенды мифов начитавшихся, в горячие точки-то и шлют.
Нет. В этот раз пойду сам. У этого маргиланца еще срок впереди, он этапа на зону-матушку ждет, а уже ошибок наделал — баланду вышел раздавать. Впереди еще лет пять неизвестности и сплошной лотереи.
Мне легче — вывезут на поселуху через месячишко — а там и дернуть легче в крайнем случае. Кроме того в спецподвале бывать уже приходилось. С другой стороны кормушки. Ровно четыре с половиной года назад.
* * *
Лохмачей наверное так назвали за прическу. Им вместо обязательной в большинстве зон нулевки, разрешается короткая стрижка. За особые заслуги перед администрацией.
Короткую стрижечку носят блатные, стукачи-общественники и маслопупы, типа Платона Лебедева.
Получается все представители указанных выше категорий — лохмачи что ли тогда?
Ох чувствую и будут у меня с блотью всякой терки за такие вот простодушные дефиниции, если, не приведи господь, снова посадят.
Лохмач это обычно опытный стукач имеющий за плечами несколько ходок.
Когда следователю кажется, что ни звездюлями, ни добрым словом с сигаретами, ему не удалось из подследственного все выудить, вас могут перевести в спецподвал.
Там ваше дело попадает на стол местного кума-оперативника, и он с лохмачем вместе эту папочку проштудирует. Оперативная разработка называется.
А вы в это время оказываетесь в малюсенькой уютной подвальной хате, смахивающей на католическую исповедальню.
Отсидевший хоть пару лет на зоне становится неплохим психологом, он как бы насквозь людей видит. Вычитывает стандартные шаблоны поведения.
Лохмачи могли бы преподавать практическую психологию или исповедовать грешников. Они не знают терминов типа «альтер-эго» или «сублимация», но понятиями этими успешно оперируют. Эдакий стихийный доктор Юм или Каннибал Лектер, только перстни на пальцах не золотые, а нанесенные тушью.
Я попал к ментам сразу после почти сорокодневного нон-стоп винт марафона в Москве. Сорок с лифуем ночей не спал, питался в основном винтом и дешевым йогуртом, и можно смело сказать — арест тогда спас мне жизнь.
Но отходняк от винта продолжался у меня все следствие, почти до самого суда. Винт не гера — ломки от отрыва нет почти никакой. А вот мозгу требуется много времени, чтобы восстановить нормальные функции.
Я заговаривался, частично терял память, сидя засыпал прямо на допросах, причем все это самым естественным образом.
Даже Лаврентий Берия мог ведь и соскочить из-под вышака, если вел бы себя во время следствия также как и я. Сидел бы Палыч весь такой благой в Кащее или Сербском, да стишки пописывал.
Леха-лохмач тогда быстро раскусил, что я не симулирую, а «вроде точно гоню дуру», и потерял ко мне всякий интерес. А потом к нам еще бывшего десантника подсадили.
Внимание Лохмача сосредоточилось на новом пассажире.
«Пассажир» по-ходу феня чисто лохмачевская — лохмач он в хате живет, а такие как мы — проплывающий через хату, как гавно через трубу следственный биоматериал, и есть пассажиры.
Звали десантника Омон и обвинялся он в том, что нанес жене двадцать шесть несовместимых с жизнью ножевых ранений.
Омон все отрицал, побои по-двое-суток-по-очереди-всем-отделом на десантника никак не подействовали, и его передали Лехе. Мол это как раз по теме твоей последней диссертации.
Я в это время отсыпался, жрал от пуза анлиметед для лохмач-хаты баланду, вкусные узбекские лепешки, которые каждый день передавала через охрану мама Омона, и потихонечку приходил в себя.
По сравнению с последней парой недель в столице, словно в санаторий попал.
В добавок к тогдашнему моему полуовощному состоянию, у меня еще очки отмели на шмоне. Чтобы «вену не вскриваль».
Ходить полуслепым было трудно — натыкался на все что не попадя. Читать просто невозможно. Короче как вы уже поняли, я сильно смахивал тогда на пожилую Фаину Раневскую.
За день до моего переезда в большую, душную, тесную, но веселую мужиковскую хату, Леха сильно меня избил ногами в лицо.
Кажется я, по неловскости врожденной, опрокинул тогда полный чифирбак парившегося для Лехи купца, не помню уже.
Леха-лохмач хорошо владел техникой рукапашного боя в маленькой тюремной хате, и я сам не заметил как очутился на полу. Лохмач что — то истерично кричал, и в его интонациях звучали высокие весенне-кошачие ноты из раннего творчества Брюса Ли.
Миротворческая миссия, как и полагается легла на широкие плечи десантника Омона. Он как-то уж очень быстро поднял Леху и посадил, жалкого и съежившегося как скворца, на второй ярус шконки.
— Ие! Зачем из-за чой человекь морда бить? Хозир узим свежякь кутараман.
