В квартире Добрынина, лежа на кожаном диване цвета мяты и созерцая принты Энди Уорхолла, Максим с вялой досадой ощущал, как по-прежнему безымянная девица царапает его спину под рубашкой. Красивая Алиса исчезла вместе с рыжей карлицей. Добрынин, еще не позабывший свои занятия бальными танцами, отбивал чечетку перед зеркалом. Хмурый Радик, кругами расхаживая от двери к окну, заказывал по телефону девок.
— Ты женат? — спрашивала девица. — Обычно мужчины снимают кольцо. А дети у вас есть?
Твердый предмет упирался в ребра, Максим достал из кармана трубку и увидел двенадцать пропущенных звонков от жены. Он встал, едва не опрокинув вместе со стаканами столик из гнутого стекла. Вышел в соседнюю спальню, где со шкафа, стен и занавесок смотрели Angry Birds.
— Господи, я уже не знала, что думать! — закричала в трубку Кристина. — Что случилось? Почему ты не звонишь?!
Максим отвел телефон от уха.
— Прошу тебя, не надо так кричать.
— Максим, ты пьяный? — удивилась она. — С кем ты?
— С друзьями. Встретился с друзьями.
— Там у вас женщины, — Кристина драматично всхлипнула.
— Нет никаких женщин. Ложись спать. Я приеду завтра, — сказал Максим и выключил телефон.
Допили виски. Добрынин распечатал бутылку китайской водки с двумя заспиртованными игуанами. Дохлые твари в смертельном объятии сплетались внутри бутылки крошечными лапками, смыкались слепыми мордами, словно Тристан и Изольда.
— Похоже на Кунсткамеру, — покривился Радик, но протянул стакан.
Добрыня смеялся:
— Давай, Жирный, я тебе их вытряхну. И выпивка, и закуска. Ты же любишь джанки-фуд.
— Закуси моим хреном, — огрызался Радик, принюхиваясь к экзотической водке.
Максим тоже взял стакан.
— Надо их Котову отвезти, — заявил Добрынин. — Сделает волшебную настойку с мухоморами. Макс, ты про Котова слышал?
Котов, четвертый их школьный приятель, пропал из поля зрения пару лет назад. Максим покачал головой:
— А что с ним?
— Реально не в теме? Он же теперь брахман, великий гуру! Замутил там в Индии, прошел обряды посвящения. У него целая секта сподвижников! «Древо жизни». Все отказались от собственности в пользу общины…
— Ага, их даже по «НТВ» показывали, — подтвердил Радик. — Как он разводит лохов на бабки.
«Древо жизни», так назывался гостевой дом на Гоа, где Аглая жила несколько месяцев, откуда приходили счета. Чертовски глупо было бы узнать, что девчонка попалась на крючок Андрея Котова, как плотва на пластиковую муху.
— И что, Котов там главный?
— Конкретный Иисус. Лечит болезни, пророчествует. Исцеляет девственниц от бесплодия.
— Нехило наживается, по ходу.
— А где все это? В Индии?
— Да везде, где есть бабло.
Проститутки приехали с охранником, Добрынин расплатился в коридоре. Радик приказал девицам раздеваться. Максим вышел на кухню и обнаружил там шатенку с родинкой. Пошатываясь, она строгала на железной терке кусок сыра. На плите кипела кастрюля с макаронами.
— Я готовлю пасту. Ты любишь с томатом или просто с сыром? Тебе нужно поесть.
Домашний запах еды пробудил в душе Максима смутную тоску. Девушка чем-то напоминала Аглаю. Ему захотелось уткнуться лицом между ее грудями и почувствовать, как его, утешая, гладит полная горячая рука.
— Кстати, ты не любишь свою жену, — проговорила девушка. — Угадала? Я тоже могла бы жить в Москве. Мне после универа предлагали работу. Но я отказалась. Наверное, зря?
Вместо желанного покоя Максим почувствовал досаду и, чтобы заставить замолчать, обхватил ее за плечи и усадил к себе на колени. Девушка закрыла глаза, потянулась с поцелуем, он прижался губами к ее рту, преодолевая брезгливость.
Максим не хотел ее и не чувствовал ни капли возбуждения, но она первой начала снимать колготки. Без одежды ее тело, выкормленное картошкой и полуфабрикатами, выглядело совсем неаппетитно. Дешевое синтетическое белье, наверное, причиняло ей неудобство. Максим вспомнил, что Добрынин дал ему пачку презервативов и попробовал поставить девушку к себе спиной, наклонил к дивану. Но, глядя на ее оплывшие лопатки, на складки жира на талии и дряблые толстые ляжки, он понял, что уже не сможет отделаться от мысли о сотнях видов паразитов и грибов, пожирающих человеческую плоть.
— Извини, я много выпил. Ничего не получится.
Она повернулась и, вместо того чтобы взять свою одежду, прильнула к Максиму и с неожиданной пылкостью стала покрывать поцелуями его лицо, грудь и плечи, как могут целовать только самого близкого человека.
— Я люблю тебя, — повторяла она при этом. — Я люблю тебя.
Максим почувствовал запах подгорелых макарон. Он оттолкнул шатенку и ушел в комнату.
Голый Радик в белых носках глубоко и грубо трахал в рот тощую, как кошка, маленькую шлюху. Максим заметил ее некрасиво торчащие ребра, глупые цветные резинки в волосах. Вторая проститутка сосала член Добрынина. Тот, развалившись на диване, продолжал разглядывать в бутылке игуан.
— Человек звучит гордо, — кивнул он на Радика. — Зато обезьяна — перспективно.
— Ты не помнишь, как ее зовут? — спросил Максим, имея в виду девушку на кухне.
— Бибичка, — ответил Добрыня. — Не ошибешься. Меня артист один научил. Он всех баб так зовет. «Привет, бибичка! Как ты, как муж, как дети?»
Маленькая шлюха давилась членом, кашляла. Радик начал хлестать ее по торчащим ребрам и плоской груди.
— Ты чего такая худая? Колешься? Говори, сука, ты колешься?
— Что вы, я даже не пробовала, — лепетала проститутка, в доказательство вытягивая свои тоненькие руки.
— Что ты принимала? — допытывался Радик. — Ты сдохнешь тут, а я буду виноват!
Он снова бил ее по грудям и по животу, она падала, поднималась на трясущихся ногах.
«Какой смысл имеют эти жестокие действия?» — думал Максим, наблюдая происходящее хладнокровно, как медик-аспирант, исследующий случай плохо объяснимого психоза. Он пропустил момент, когда в его сознании начали разворачиваться картины, которыми был заполнен весь интернет и телевизионный эфир: взрывы снарядов, горящие дома, окровавленные лица, искаженные ужасом и болью.
Война раздирала мир, как толстый и кривой член Радика — глотку шлюхи. Война брала свой процент с копеечной платы за надругательство над телом проститутки. Война имела прибыль с разницы на цену человеческой жизни, зависящей от географии и покупательского спроса. Война сделалась обыденностью, привычной декорацией каждодневного существования. Радик и голая шлюха на фоне мятно-зеленой мебели и занавесок черничного цвета кормили пищей насилия духов войны. Рядом с ними Максим становился соучастником общего преступления, суть которого он не мог объяснить, но которым тяготился, как бывает во сне, когда силишься закричать от давящего могильного страха, но крик вязнет во рту, душит, забивает горло.
