- Постой, Анри Мари! – почесал небритый подбородок Толстой – Мелани Баркову, бывшую актрису, я знаю. Ты про эту, что ли? Так она, как и все, уехала из Москвы в Петербург. С чего ты взялся её тут искать?
- Вы всё равно не поверите. Хотя – какая разница?.. Три дня тому я слёг от свирепого поноса. Вначале варварская болезнь поразила всех слуг, а потом и меня самого. В горячечном бреду мне явилась Мелани и сказала, чтоб я не умирал и тогда она вернётся. И вот я встал на ноги и сразу же отправился на поиски любви.
- Привыкли есть жаб и прочую мерзость, оттого и понос, что желудок отказывается принимать иную пищу, – презрительно бросил Максим.
Толстой же добавил:
- Нечего сказать, хорош! Зад от туалета оторвать не может, но в голове – одни бабы! Настоящий француз! Ну, да ладно, мы тебе помогли, по крайней мере, не будешь более тешиться глупыми иллюзиями насчёт своей Мелани. Окажи и ты нам небольшую услугу, Анри Мари.
- С радостью, – ответил погрустневший француз.
- Мы направляемся к генералу Понятовскому. Не подскажешь ли, где искать сего достойного господина?
- Отчего же не подсказать, если мне это известно. Прежде князь Юзеф находился при особе Императора. Но вчера поспешно собрался, и в ночь отправился. Куда – не знаю! Может, к своему корпусу, что входит в обсервационную
[80] армию Неаполитанского короля? Но к чему тогда поспешность? В общем, нет его в Москве! – произнося эти слова, Бейль даже немного порозовел. Ещё бы, не прибегая ко лжи, сумел отплатить русским за любезность их же монетой: теперь поиски Понятовского получили столь же определённое направление, что и поиски беглянки Мелани.
Оставив несчастного француза, путешественники двинулись дальше. Улицы города узнавались с трудом. Глядя на укоризненные лики святых, что сквозь копоть проступили на стене одного из сожжённых храмов, Максим вспомнил сельскую церквушку отца Ксенофонта. Здесь всё то же самое. Только масштаб несоизмеримо больше. Федька-Ирод был лишь подмастерьем, в Москве же потрудилась рука мастера.
Французские мародёры ли отличились, иль русские разбойники, сработал ли план генерал-губернатора Ростопчина или город занялся от взорванных по приказу Кутузова военных складов? О том гадать – зря время тратить. Непреложно одно: первопрестольная столица России жила и здравствовала до нашествия Наполеона и погибла от его прикосновения. От прикосновения Зверя, как сказал бы отец Ксенофонт.
Течение мыслей Максима внезапно прервал разочарованный возглас Толстого. Крыжановский вскинул взгляд и увидел то, что заставило графа кричать. Вдоль улицы, на обгоревших деревьях и фонарных столбах во множестве висели трупы. Некоторые были свежие, иные – изрядно тронутые разложением. Судя по одежде, большинство при жизни являлись русскими, но были и солдаты неприятельской армии. У каждого на груди красовалась табличка с надписью на неуверенном русском: «Поджыгатель Москвы».
- Что, граф, знакомых увидал? А нет ли среди повешенных тех «верных людишек», к которым мы держим путь? – спросил Максим.
- Всё так! Они самые и есть! Подумать только, французам удалось сделать то, чего не смог ни один полицейский чин в Москве. Представляешь, Максимус, они поймали и казнили Мишку Меченого. Хотя тот в последние годы обленился, особо не скрывался, а лишь подкармливал мздой кого надо. Видать, подрастерял былую прыть, вот и не сумел в нужный момент протиснуть гузнище
[81] в нору.
- Который Мишка? – прищурился Крыжановский. Ему не раз приходилось слышать о знаменитом воре.
- Вон тот – кормилец воронов.
С мёртвой безглазой головы того, кого Американец назвал Мишкой Меченым, лениво поднялась чёрная птица и перелетела на другоё тело.
- Вполне честная смерть! – заметил Толстой и, уловив недоумённый взгляд спутника, пояснил. – Для Меченого и ему подобных кончить жизнь в петле – всё равно как для тебя – умереть в бою, размахивая любимой саблей.
- А тебе, граф, какая смерть мила? – поинтересовался Максим, поспешно крестясь.
- Не поверишь, хотел бы испустить дух в собственной постели, окружённый родственниками. И, чтоб непременно исповедаться и причаститься… Но, не станем отвлекаться: Мишка был нашей главной ниточкой, ведущей к Понятовскому. Встречных-поперечных засран…в спрашивать более не вижу смысла – хватило одного. Остаётся единственное решение: вернуться к господину Белье-младшему и вытряхнуть из его уродливой рожи сведения о местонахождении Понятовского, – граф помедлил и закончил досадливо, – эх, зря я не выудил из кармана этого мнимого Вольтера карту, о которой тот проговорился. Глядишь, сейчас бы она нам пригодилась.
Максим тоскливо вздохнул, посмотрел на компаньона и заметил:
- Даст Бог, станешь рассказывать по кабакам о наших похождениях, этот момент непременно упусти. А то слушатели, не ровён час, начнут хвататься за карманы и проверять, на месте ли их табакерки.
В ответ Американец выкинул одну из тех штук, за какие молвою был наречён человеком диким и туземным: посреди мёртвого и поруганного города раздался громкий молодой хохот.
Глава 9
Явление зверя
1 (13) октября 1812 г.
Москва.
Возвращение в уцелевшие кварталы показало, что там теперь не безлюдно. Проснувшиеся французы заполонили улицы и сновали по своим делам.
Максим и Фёдор особо не таились. Правда, полковник счёл возможным выразить некоторую опаску относительно того, что, Анри Бейль мог поднять тревогу. Но Толстой лучился безмятежностью. По мнению графа выходило, что несчастный интендант настолько удручён духовными и телесными страданиями, что ему не до того.
У ворот Голицынской больницы бросилась в глаза роскошная крытая коляска с обгорелым верхом. Запряжённая в экипаж изголодавшаяся, полудохлая кляча благородных кровей тоже вполне соответствовала общей картине светской жизни захватчиков в мёртвой Москве.
Помня слова наблюдательного Бейля о бросающейся в глаза сытости их собственных лошадей, русские решили привязать оных за углом, подальше от клячи, чтоб не создавать опасных контрастов. Для этого пришлось пройтись пешком, но зато удалось избежать досадной встречи со знакомым лекарем – тем самым, что после дуэли пользовал раненого Франсуа. Лекарь как раз спустился по лестнице и уселся в недоеденную огнём коляску, каковая немедленно тронулась с места. Бедная лошадь из последних сил влекла экипаж – предчувствуя близкую кончину, она жалобно ржала.
- Судьба за нас! – заявил, глядя вслед, Толстой. – Теперь никто не помешает побеседовать по душам с малышом Франсуа. Если не считать, конечно, господина Кериака. Но его, как я понимаю, ты Максимус, легко отвлечёшь светской беседой.
Максим сердито поглядел на графа, но отвечать не стал: пусть, мол, себе издевается, коль ему от того легче живётся.
