– …Потому что на следующий день как заплатите, вы становитесь невыносимы! – закончил Роман Модестович.
– Ну-у-у, – ничуть не смутившись, протянул насмешник. – Один день в месяц можно и потерпеть, сие не так страшно, мы-то вас кажный день терпим! Смотрим, как издеваетесь над теми, кому Царство Небесное, и удивляемся – неужели страха не имеете?
Насторожившись, Карманов не удержался от вопроса:
– Чего это я обязан иметь страх?
– А оттого, что на небеса могут не пустить вот за этих сирых и убогих, которых нынче топчете…
– Вы очень молоды… – сказал Карманов, смягчившись вдруг. – Еще поймете: мы не так богаты, чтобы иметь моральные принципы. А миром правят… себялюбцы и изверги в блестящих мундирах, обрызганных кровью этих ваших сирых да убогих…
– Я, всего лишь, хотел пожелать доброго утра! – крикнул насмешник и захлопнул ставни. Марийка, воспользовавшись моментом, успела убраться с глаз ещё раньше.
Воистину, мир мечты удачно маскируется под царство химер. Кто бы знал, что за крашенным в перванш фасадом кармановских меблирашек, среди тоскливых каморок и удручающего быта, скрывается юдоль светлых грез и мечтаний, в столь полной мере свойственных жизнерадостной Гебе
[25].
Проживающий в мансарде Павел Андреевич Циммер – тот самый молодой человек, который только что ловко поглумился над домовладельцем, улёгся на старенький скрипучий диванчик и принялся блуждать взором по замысловатым узорам потёков на стенах и потолке.
Своей рассудочной частью Павел Андреевич усматривал в тех потёках дремучую некомпетентность нелюбимого им Карманова, который велит наисрочнейшим образом изготавливать новую вывеску, а сам довёл дом до того, что повсюду крыша течёт. Оно ладно, если бы речь шла о крыше обычной, но эта – сложнейшая инженерная система: кирпичная кладка, слой войлока, глина с опилками, каковая и течь-то по замыслу создателей не может. Между тем, вода от подтаявшего на крыше снега торит дорожку, хоть ты лопни!
Чувственная же часть Павла Андреевича взирала на мир под иным углом: уродливые потёки, как нельзя лучше способные проиллюстрировать убогость бытия, представлялись барочными завитками и финтифлюшками, совсем как те вирши, что вьются в голове…
Циммер дернулся как от боли, протянутая рука замерла в воздухе… Прогрессивной молодежи неприлично чертыхаться, потому молодой человек загнул что-то невразумительное, но прогрессивное, после чего снова обмяк на диване.
– За минутою минута однообразной чередой…, – тихо продекламировал он и осёкся. – Эх, не подает нынче муза, приходите на следующей неделе, с четырех до пяти…»
Рядом, под рукой – томик Гюго, лучший советчик всех влюблённых. Циммер раскрыл его наугад и прочитал: «Нравственная чума, которую держат под дулами пушек…»
– Какое замечательное напутствие, – задумчиво проговорил молодой человек, обмахиваясь тяжелым томиком как веером. – Хорошо, что сегодня я ее не увижу, ну а что подходить к ней пока не имеет глубокого смысла, то мне и без вас, Виктор Йозефович, известно… Дальше, помнится, у вас будет что-то про монастырь – путь смирения, и тому подобное. Но сами вы, Виктор Йозефович, слыли известным бабником, мне же потребна всего-то одна-единственная девушка. И к ней, простите, на хромой Коззете не подъедешь!
Снаружи послышался какой-то шум, заставивший Циммера прервать сентенции и выглянуть в окно. Из переулка ухарски вылетел «ванька», везущий какого-то господина в богатой шубе.
– Побереги-и-сь, православные! – страшно заорал «ванька», осаживая коня у дома, что принадлежал генерал-поручице Ермаковой.
Седок вышел из коляски и расплатился – судя по физиономии извозчика, весьма щедро. Не оборачиваясь, господин бросил на ходу:
– Жди здесь, братец!
С крыльца за этой сценой пристально наблюдал мосье Карманов, который, укутавшись, сидел в качающемся кресле и сжимал упрятанными в рукавицы ладонями газету. «Новое время» или «Русское слово» – иных Роман Модестович не признавал. Само времяпрепровождение на крыльце с газетой он называл не иначе как моционом.
– Что пишут-то, господин хороший? – спросил извозчик, стянув с макушки шапку, и вытирая ею пот с лица.
Карманов поглядел на мужика так, будто это не он сам, а его кобыла вдруг заговорила.
– Изволь, коль интересно. В Лондоне суфражистки грозятся перебить кабинет министров. И потому министров круглосуточно охраняет тайная полиция, а на службу они ездят по специальным туннелям под городом. У нас никакие туннели не предусмотрены – ездить приходится по мостовым, а мостовые, как тебе известно, бесхозными не бывают. Это я к тому, мужичок, что, коль седока своего дождаться охота, придётся уплатить мзду в размере трёх копеек.
– Пошто так, господин хороший? – опешил извозчик.
– Плати, не то дворника кликну, а он тебя за пределы околотка выпроводит, – процедил Карманов. – В другой раз вспомнишь сей случай и поостережёшься отвлекать серьёзных людей от дела. И станешь радоваться, что ты для них – незаметная блоха.
Пришлось платить – деваться некуда, седока-то упускать неохота. Вернувшись на облучок, извозчик затих. Взгляды, которые он кидал на мосье Карманова, не оставляли сомнения в том, что и этот мосье, и его наука будут вспоминаться часто и нецензурно.
Роману Модестовичу – что с гуся вода: газету он отложил, лишь прочитав от корки до корки. А, отложив, гаркнул:
– Ну, что, злыдни, кончили?
– Усэ зроблэно, – отвечал Василь, гунявый хохол с припухлыми глазами пьяницы. Вдвоём с коллегой-собутыльником Петром они осторожно подняли над головой большую жестяную вывеску. От той, что висела на стене, она отличалась столь же разительно, насколько отличается проститутка от нищенки.
Широкими шагами Карманов померил крыльцо – раз и два.
– Дело – табак, – проворчал он. – У кого учились малевать? Руки оторвать и вам, и учителям! Ну, ладно, пусть сохнет!
Люди заулыбались и радостно переглянулись.
– Но денег не дам!
– Чому це?!!
Карманов уставился на работников, улыбаясь одной стороной лица, а вторую будто схватил паралич.
– Эвон как…, – подхватил третий детина, Игнат, которого «художники» держали на подхвате. Игнат стоял с ведром и глядел недобро, то напрягая, то расслабляя кулаки, отчего дужка металлического ведра в руке жалобно охала.
– Вчера, когда просили повременить с оплатой, я согласился, ведь так? А вы, наверное, решили, будто из меня теперь можно верёвки вить?
– Хто? Мы?!
– А нынче вечером у себя на этаже гулять собирались, а разрешения не испросили, между прочим, – продолжил Карманов надменно. – Простой люд с первого этажа всегда испрашивает, а вы, раз этажом выше взлетели, да у меня расположением пользуетесь, так уж и не надо! За такое вылетели бы у меня наутро соколами ясными, а так…разрешаю. Согласитесь, за кое-как исполненную работу это – царская плата. Гуляйте на здоровье, только мебель не ломайте… А денег – не дам!
