Индус блаженно улыбнулся, пошевелил губами, словно целуя только что услышанное имя, а затем спешно продолжил путь.
Подхватив зачитавшегося сверх меры Артюхова, они устремились к добытому Никольским транспорту, которым оказалась бронемашина на полугусеничном ходу. Стоило приблизиться к ней, как с лязгом отворилась боковая дверь и сиплый, словно у старого курильщика, голос произнёс:
– Динэр, чё вы там как беременные, а ну, залазь – прокачу с ветерком!
Это кричал молодой суетливый политрук, как оказалось, хороший знакомый Никольского. Звали политрука Васей Капустиным, и он служил в политотделе у Хрущёва
[76].
Бронемашина предназначалась для ведения спецпропаганды, то есть внутри у неё находился приёмо-передатчик, а сверху – большие рупоры, через которые велось вещание на солдат противника. Васю посылали на тыловые склады ТСП
[77] и теперь он возвращался в политотдел фронта с грузом «агитболванок». Поскольку именно на этих болванках пришлось разместиться пассажирам, Вася охотно пояснил, что оно за диковина. Оказалось, так в обиходе прозвали агитационные снаряды, у которых в выполненной из дерева головной части вместо взрывчатого вещества находились листовки.
Следует обмолвиться, что Вася жутко опаздывал – до встречи с Никольским ему пришлось долго тащиться позади длинной танковой колонны. Танки шли в бой, на помощь осаждённому городу, поэтому всех остальных участников движения останавливали и заставляли пропускать колонну. Съезжать в степь и срезать таким способом путь воспрещалось, за этим следили бдительные девушки-регулировщицы. По дороге политрук развлекал себя тем, что, высунувшись из люка, отпускал шуточки в адрес строгих регулировщиц (которые, впрочем, встречали Васины словесные изыски с таким видом, будто перед ними не человек вовсе, а какая-нибудь шавка породы «двортерьер»). Ещё он занимал себя тем, что строил в уме оправдательные аргументы для начальства. Выходило ещё плоше, чем с регулировщицами.
Таким образом, Никольский с его подписанным лично Берия «вездеходом
[78]», где предписывалось всему рядовому и начальствующему составу РККА и НКВД оказывать содействие их группе, появился весьма кстати.
– Ну, чё – рванули?! – жизнерадостно возвестил о своём намерении Вася и велел водителю съехать с дороги.
– Куда прёшь, придурок?! – немедленно отозвалась на этот манёвр стоявшая неподалёку пригожая регулировщица и тотчас принялась дуть с неистовостью в свисток.
Водитель остановил бронемашину, Никольский открыл дверь и предъявил девушке «вездеход» с грозной подписью. Пока та знакомилась с документом, политрук Капустин металлическим голосом объявил:
– Характер указанного в предписании содействия заключается в том, что вы, сударыня, обязаны поехать с нами.
– Ой, нет, – взвизгнула «сударыня», взглядом напуганной лани скользя по мундиру Никольского. – Не нужно меня увозить, пожалуйста, у нас ведь тоже задание… Очень важное…
Вася Капустин немного понаблюдал, как взволнованно поднимается и опускается под гимнастёркой девичья грудь, а затем «смилостивился»:
– Хорошо, но в таком случае прошу подробно указать, как нам лучше срезать путь к штабу фронта.
Разумеется, просьбу выполнили в наилучшем виде, и вскоре бронеавтомобиль, бодро рыхля гусеницами степь, устремился к Волге. В течение следующего часа машине дважды пришлось форсировать какие-то неглубокие, гнилые речушки, раз она чуть не застряла в болоте, но, с матами и прибаутками, шофёру всякий раз удавалось выруливать из дорожных передряг. Трясло ужасно – деревянные «агитболванки» обходились с пассажирскими филеями безо всякого почтения.
– Что там, в этих листовках? – кисло спросил Герман.
Капустин метнул на него подозрительный взгляд, но тут же сообразив, что текст листовок предназначен для врага и, следовательно, не составляет военной тайны (как, впрочем, и конструкция снарядов), протянул небольшой листок бумаги.
– Вот образец. Составлено так, чтобы каждому гитлеровцу до самого сердца доходило, до самой его поганой печёнки! Товарищ Хрущёв лично сочинил, а я перевёл.
На листке по-немецки значилось: «Солдаты и офицеры Вермахта! Многие тысячи ваших товарищей уже полегли на подступах к Сталинграду. Теперь оставшимся в живых пора узнать: Сталинград – ваша могила! Здесь вы все умрёте! Единственный способ остаться в живых – сложить оружие. Всем сдавшимся в плен Советское командование гарантирует жизнь. Сдавайтесь – или умрёте! Сталинград – ваша могила!»
Внизу под текстом был оттиснут чёрный могильный крест.
Герман поднял глаза от текста, следивший за ним политрук спросил:
– Что скажете, товарищ…э-э?...
– Профессор! – быстро подсказал Никольский.
– Товарищ профессор, – согласился Капустин.
«Неизвестно как для сердца и печёнки, но для задницы эти снаряды точно представляют немалую опасность, по крайней мере, моей заднице синяк обеспечен», – подумал Герман, вслух же сказал:
– Написано с душой, этого не отнимешь! Но, насколько я знаю немцев, они нипочём не станут прислушиваться к Советскому командованию, ведь это для них командование противника. По мне, так уместнее бы в листовке напомнить слова весьма почитаемого в Германии деятеля – канцлера Бисмарка. Те слова, какими он предостерегал против войны с Россией… Точно не помню, но в общих чертах могу подсказать…
– Я помню, – взяв у Германа листовку, глухо отозвался Артюхов. – «Превентивная война против России – самоубийство из-за страха смерти».
– Почти то же самое, что в листовке…, – почесал затылок политрук.
– Смысл один и тот же, но подпись другая, – сварливо напомнил Артюхов. Выглядел археолог ужасно. Похоже, давешний воздушный бой и нынешняя близость к линии фронта пагубно повлияли на него, лишив крепости духа и стократ усилив свойственный каждому страх смерти.
«Поди ж ты, в Москве петушился, сабелькой помахивал и залпы зениток его не пугали, а тут взял и раскис! – с горечью подумал Герман. – Эх, взять бы их на пару с Каранихи, да отправить назад. Стоп, почему на пару? А меня, что ли, не нужно отправить? Ведь сам тоже сейчас боюсь до колик. А Никольского с Капустиным не надо? А красавицу Розу? А всех тех, кто сейчас там, в Сталинграде, бьётся с врагом? Решено, хватит терзать себя жалостью! На войне как на войне, жизнь и смерть – понятия второстепенные. Думать же надо о вещах первостепенных».
Между тем, гром канонады с каждой минутой нарастал. Вдруг в её монотонность влился отдалённый прерывистый вой, будто черти в аду при помощи азбуки Морзе решили передать депешу людям.
