– Просто заколка? – рассмеялся Артюхов, бесцеремонно подцепляя пальцем названную вещицу – золотую веточку, покрытую белой эмалью. – Да она же стоит целое состояние. Восемнадцатый век, если не ошибаюсь.
– Смотря какой эры, – без улыбки сказал Герман.
– Шутишь? Ну и шут с ней, с твоей белой ветвью. Не о том мы говорим, не о том. Я просто сильно растерялся… Не могу в себя прийти от изумления. Где же ты пропадал столько лет? Ни письмеца, ни телеграммки.
– Нельзя было, – развёл руками Герман.
– Вот же! – топнул ногой Артюхов. – Опять её величество секретность, будь она неладна! Подозреваю, сейчас выяснится, что нам ни о чём и поболтать нельзя, кроме твоей злосчастной заколки.
Герман загадочно улыбнулся и предложил:
– Давай я тебя с семьёй познакомлю…
В течение следующего часа археологи потчевали гостей обедом, главным блюдом которого выступал «байбачий
[125]» кулеш по рецепту покойного Потапыча. Блюдо это Слюсар приготовил из самолично добытого им в степи сурка.
– Вам разве не хватает выданных продуктов, что приходится охотиться? – поинтересовалась Ева.
– Хватать-то хватает, но это же дичь, свеженина! – красноречиво жестикулируя, пояснил ассистент.
– Абраша, я вас попрошу, займите моих дам культурной беседой, – копируя незабвенный одесский говорок отсутствующего Фитиля, попросил Герман. – А то, сам понимаешь, нам с профессором надо немножко прогуляться и немножко поговорить за жизнь.
– С превеликим удовольствием, – вскричал Слюсар, прижав руку к груди. Герману показалось, что от умиления ассистента вот-вот прошибёт слеза. Обернувшись к Еве, Слюсар повторил с ещё большим возбуждением: – С превеликим удовольствием!
– Меня очень заинтересовала охота на сурков, – обворожительно улыбнулась Ева. – Может, расскажете поподробнее, Абрам Ионович…
– О чём речь, сударыня! Не только расскажу, но и покажу!
Герман озадаченно воззрился на жену – раньше она терпеть не могла охоты. Хотел выяснить причину подобной изменчивости, но ему помешал Артюхов: подхватил под руку и увёл с собой. Они ушли в степь метров на пятьдесят, там Михаил Капитонович остановился и горячо зашептал:
– Гера, ты же врёшь, что в отпуск приехал, это и ежу понятно!
Крыжановский спокойно раскурил трубку и пожал плечами.
– А я и не собирался ничего от тебя скрывать, – сказал он спокойно. – Для других я – твой приехавший в отпуск приятель, а на самом деле – налицо обычная инспекция. Нужно же знать, как ты тут справляешься с …э-э поручением.
– Инкогнито из Петербурга, значит? – процедил Артюхов. – Поди, у тебя и жена с дочкой фальшивые?
– Нет, Миша, семья самая что ни на есть настоящая, равно как и наша с тобой дружба. Ладно, учитывая твоё настроение, подготовку объекта к затоплению поедем смотреть завтра, а сегодня просто будем говорить. Честно говорить, без фальши. Спрашивай, что сочтёшь нужным… Заколку, само собой, не трогай, а так – пожалуйста. Лады?
– Лады! – Артюхов хлопнул друга по плечу и, подмигнув, добавил: – Про заколку уж точно не спрошу, зато насчёт остального – не обессудь.
Герман ответил утвердительным кивком.
– Хорошо, тогда о главном, что не даёт покоя. Это грандиозное строительство – шлюзы, плотины, углубление рек… ради чего оно? Зачем? Весь цемент, имеющейся в стране, не на строительство жилья везут, а сюда. «Зека» из лагерей толпами сгоняют, целые станицы с места на место перетаскивают. А всё вокруг, – археолог сделал широкий жест рукой, – ведь это же плодороднейшие земли, а их безжалостно хотят затопить! Только не говори, что всё ради электричества и судоходства. Я не специалист, но и ежу понятно: если нужны ГЭС, то можно перегородить сибирские реки, там места безлюдные. Для перевозки же грузов лучше построить железные дороги, чем углублять реки, сносить населённые пункты и уничтожать лучшие в стране виноградники.
Артюхов искоса глянул на Германа и продолжил:
– Нет, умом я понимаю: такие ресурсы тратить ради затопления нашего с тобой открытия никто не стал бы – овчинка выделки не стоит. Но сердце, Гера, вещует иное: великая стройка – лишь прикрытие, а основная цель – сокрытие тайны Саркела.
– Сердце тебя не обманывает, – негромко сказал Крыжановский. – Конечно, те, другие причины, что ты назвал, тоже важны: возрождающаяся после войны страна действительно нуждается в новых гидроэлектростанциях и водных артериях. Только представь, благодаря им Москва станет портом пяти морей. Но желание сделать так, чтобы над Саркелом и его тайной плескались воды рукотворного моря – самый главный мотив. Наиглавнейший! Сам знаешь, наверху любят такие решения: десять проблем – одним махом…
– Но почему?! Почему нельзя поступить иначе: окружить всё секретностью и спокойно изучать те доисторические чудеса? Ведь они же бесценны для науки, я уже не говорю про оборонную отрасль!
– Ну, у оборонной науки сейчас есть другая игрушка – атом. Этой игрушкой все увлечены настолько, что ни до чего другого и дела нет. Что касается секретности, то она – не панацея. Тайна такого масштаба – что шило в мешке. Через пять-десять лет мир всё равно узнает правду, и тогда начнётся такое, что и вообразить сложно!
– Так уж и сложно? – скептически ухмыльнулся Артюхов.
– Зря иронизируешь. На Западе сейчас самая модная болезнь – боязнь бомбы. Не знал? В США в массовом порядке роют противоатомные убежища и масштабы работ сравнимы со здешними. Но «бомба» Саркела будет пострашнее атомной, ибо заложена она под саму основу социалистического строя. Ты не думал, что существование подземного комплекса опровергает марксистско-ленинское учение с его «краеугольными камнями» в виде материализма и дарвинизма, зато подтверждает Библейские истины с Потопом и жившими до него гигантами? Помнишь, там, в подземелье, об этом говорил Никольский? И он оказался не один в своём мнении – в высших инстанциях думают так же. Думают и боятся. Ведь раскрытие тайны может повлечь – ни много, ни мало, поражение в Холодной войне, суть которой – борьба двух идеологий. И я тоже боюсь, Миша.
Герман сделал паузу, чтобы раскурить потухшую трубку, затем продолжил:
– Но боюсь не идеологической бомбы, а технологической. Ядерная энергия, возникающая в результате разрушения атомов вещества – лишь первый шаг человека на пути к изменению базовых начал. Те, древние, пошли дальше. Я говорю о феномене, который ты назвал остаточными явлениями экспериментов. А помнишь висящую в воздухе скамейку? Это антигравитация. А фитисовскую рамку помнишь? В ней, вопреки заверениям нашего дорогого Динэра Кузьмича, учёные так и не разобрались. Удалось выяснить лишь то, что твёрдый камень каким-то непостижимым образом сделали пластичным, а затем просто вылепили рамку. Налицо уже глубокое изменение законов природы. Причём, бездумное изменение, просто так, ради забавы. Я бы даже сказал иначе: не изменение базовых законов, а преступление против этих законов. И боюсь думать о том, какие вещи остались сокрытыми за тем завалом, который мы помешали пробить людям из «Аненербе».
