При этом она уже была беременна нашим четвертым ребенком Васей.
Ксюха, как и моя бабушка, женщина неукротимой энергии и нереального мужества. Ей Бог дал столько, что это за гранью понимания. Она человек талантливый абсолютно во всем, этакая мега-мать… Гера… Богиня Земли.
Миша Ефремов, Гарик Сукачев и Дима Харатьян отнеслись к тому, что я стану священником, абсолютно нормально. Они понимали, что это мой выбор, и не сомневались в нем. Те, кто меня не знал, тешили себя домыслами… Какими – я особо не интересовался. Иногда в Интернете натыкался на споры: должен ли священник быть таким, как я, или не должен? Но мне на это глубоко наплевать. Я стал священником не для кого-то и чего-то, а просто так получилось. Воля Божья. Попробуйте оспорить.
Мне кажется, что к вере ведут три дороги. Одна из самых проторенных – потерянность. Когда человеком движет инстинкт самосохранения, базирующийся на страхе смерти. Вторая – восхищение: ты понимаешь величественность религии и то, что каждая душа в сути своей христианка, это утверждал еще Тертуллиан. Третий путь самый внешне нелепый и самый трудный. Это путь солдата. Вот есть человек, прагматик, и веры у него никакой нет, потому что Бога он никогда не видел и не увидит. Но он до конца своих дней бьется, чтобы прийти к вере. Может быть, он так и не увидит ни одного чуда, не поймет, в чем, собственно, смысл мироздания. Но, обладая внутренней силой, он продолжит свой путь, доведет все до финальной точки и тогда постигнет Бога в самом себе. А это и есть самое главное. Наверное, мой личный путь к Богу – смесь второго и третьего.
Я сидел на кухне наших ташкентских апартаментов и читал статью в московской газете о несчастной жизни Ивана Охлобыстина в Средней Азии. В заметке говорилось, что мы живем в трущобах с удобствами во дворе, не доедаем и всячески страдаем. Что за бред, думаю. Мы живем комфортно и даже слишком. У нас прекрасная пятикомнатная квартира, которую сняли друзья, познакомившие меня с архиереем Ташкентским. Под окнами – шестисотый «мерседес», нанятый ими же. Я приезжаю в храм на «мерсе», а потом за мной архиерей на старой «Волге»… Он скромный человек. Настоящий. Везет мне на таких.
Устыдившись, я отдал машину Кысе, а сам стал в храм пешком ходить. Да так и быстрее было. На машине полчаса, а через рынок пять минут.
На рынке подружился со всеми торговцами. Сначала они меня раздражали, потому что прилипчивые, как банный лист, и я старался с ними не общаться. Просто шел своей дорогой, и все. А потом один негоциант, торговавший орешками в золе, мне говорит:
– Почему ты, уважаемый, злишься?
– Да отстань ты, я ничего покупать не хочу, спешу.
– Нам поговорить охота. Продать – хорошо, но поговорить – еще лучше.
И мы подружились. Торговцы стали меня по рынку водить, лучшие точки общепита показывать. А самые вкусные места, как известно, очень далеки от цивилизации. У Мирабадского рынка есть такой павильончик грязненький, где вместо стен висят веревочки плетеные, гигантский орел сидит в деревянной клетке, потолок из пустых пластиковых бутылок и дурная музыка – азиатская попса. Но шашлык, плов – я таких нигде и не пробовал. Даже в самых дорогих столичных ресторанах, которые только имитируют восточную кухню.
Прихожане собора мне очень понравились. Они были лишены столичных понтов, у них проблемы другие – выживание, в первую очередь. К тому времени узбеки активно стали русских выдавливать, ни одного в начальниках не осталось, всех уволили. Работы – ноль, средняя заработная плата – тридцать долларов. Церковь стала их главным спасением, точкой объединения.
Мы прожили в Ташкенте семь месяцев, и все это время я, дети и Кыса были абсолютно счастливы. В Азии я почувствовал что-то родственное, родное. Мне нравилось глубокое черное небо, усеянное бриллиантами звезд. Спокойный ритм жизни, общение с людьми, вкус настоящего узбекского плова. Мы ни в чем особенно не нуждались, у детей даже появились сразу две няни. В Москве мы себе такого позволить не могли. Первую няню звали Ирина, мы с ней познакомились в Ташкенте. Вторую – Димка Селезнев, мы его из Москвы привезли. Они с Кысой со второго класса дружат, и Димка с нами за компанию поехал, Азию посмотреть. Авантюрист.
Ирина была больше по хозяйственной части: каши варила, квартиру помогала убирать, ну и с детьми, конечно, сидела. А Дима – что-то вроде службы эскорта. Азия все-таки, одних девчонок страшновато отпускать. Он с детьми и Ксюхой гуляли по Ташкенту, куда-то ездили на «мерседесе», и я был за семью совершенно спокоен, знал, что ничего не случится. И все-таки случилось…
В местном роддоме Ксюха родила нашего четвертого ребенка – Васю. Роды прошли хорошо. Помню, мы с Димкой приехали ее навестить. Взятки всем стали давать – какие-то конфеты, шампанское, шумели, шутили. А потом, на третий день, ей вдруг плохо стало. «У меня такая слабость. С трудом встаю. И голова кружится», – жаловалась она. Я тогда садился возле кровати, брал ее руку и молча гладил.
Врачи меня успокаивали, говорили: просто устала, плюс жара. Но Димка, он вообще-то по образованию медик, велел сдать кровь. Мы сдали, и оказалось, что у Ксюхи гепатит С. Заразили при родах…
В том, что произошло, я никого не винил. И уж точно не Бога. И страшно мне не было, я не боюсь смерти. Конечно, я буду глубоко несчастен, если что-то случится с кем-то из моих близких, но не потому, что они умерли, а потому, что я остался один. Это сложно объяснить. Здесь, в Ташкенте, ко мне часто приходили люди, попавшие в похожую ситуацию, просили помочь, и я им всегда отвечал: «Делайте все, что в ваших силах, и молитесь, на все остальное воля Божья». То же самое сейчас я говорил и себе: «Нужно просто действовать, искать лекарства, и все будет хорошо. С нами Бог». Я молился и звонил, звонил, звонил разным медицинским светилам. Они все отвечали: «Ксюхе противопоказана жара, увози ее из Ташкента». И мы уехали.
После возвращения в Москву меня привезли патриарху показывать. В Троицком соборе это было. Я к нему подхожу, он меня с ног до головы осматривает, улыбается и спрашивает:
– А рога и хвост где?
Видно, рассказали ему обо мне что-то особенное.
– Только прикажите, Ваше Святейшество, тут же отращу.
Он опять улыбается и спрашивает:
– Ты мотоциклы любишь?
– Очень, но мне нельзя.
– Мне тоже нельзя. Но люблю с детства.
Так и познакомились.
Чуть позже мне посчастливилось общаться с ним – работали над сценарием «Там, где Восток», про жизнь русского духовенства в Прибалтике во время Второй мировой войны. Да, хлебнули люди горя. Но какие люди! Мощь!
Патриарх не хотел, чтобы фильм посвящали ему, но… «Там, где Восток» переименовали в «Начало пути», урезали «сомнительные, не по делу» эпизоды и приурочили, как поздравительную открытку, к юбилею. Святейший только руками развел.
На последней нашей встрече я пообещал ему сделать фильм о Вертинском. Жесткий, без дешевого гламура. О поэте противоречивом и неистовом, как эпоха, которую он представляет.
