Тиш вручила мне блокнот и достала из коробки карандаш.
– Вот, возьмите. Я думаю, если вы пойдете по этой стороне, а я начну с противоположной, мы встретимся посередине как раз ко времени ланча. И отмечайте, если обнаружите что-то слишком стершееся, чтобы его прочитать. Мы вернемся сюда с бумагой и мелками, посмотреть, не удастся ли нам прочитать это таким образом.
Я оглянулась вокруг, глядя на извивающиеся тропинки, на то, как они то изгибались, то распрямлялись, а потом, казалось, вообще исчезали, и на заросли деревьев и кустарников.
– Если вы заблудитесь, у вас есть мой телефон. Позвоните или крикните, я буду неподалеку, – сказала Тиш, как будто прочитав мои мысли.
– Конечно, – сказала я, наблюдая за тем, как пожилой человек в сандалиях и носках с большой камерой на шее вошел в главные ворота с женщиной в зеленых брюках и белых кедах. Они медленно шли в моем направлении, и я почувствовала странное облегчение, что буду не одна среди мертвецов. Я не верила в привидения, но было в этом пропитанном ароматом воздухе что-то такое, что мне казалось, если бы я быстро повернула голову, то я бы это увидела.
Тиш, помахав мне, ушла. Достав карандаш, я написала в блокноте «страница 1» и подчеркнула тремя чертами, прежде чем наклониться над первой группой надгробий и начать читать. Я голыми руками счищала плесень и лишайники с вросших в землю плит в тени деревьев, пока у меня не заболела спина. Пальцы и лицо у меня перепачкались. Могилы маленьких детей и молодых людей, чьи захоронения были украшены флажками, вызывали у меня слезы. Они родились на острове, но умерли далеко от этих мест на полях сражений в Пенсильвании и Виргинии. Некоторым было немногим больше шестнадцати.
Я снова и снова записывала одни и те же фамилии: Куперы, Кинги, Батлеры, Гамильтоны, Уилли – это были фамилии, а иногда и полные имена. Когда-то они доминировали на острове, поэтому было естественно, что они между собой переженились. Записывая имена и даты, я воображала себе их семейные связи в виде переплетенных длинных ветвей дерева, так что трудно было определить, где начиналась одна и заканчивалась другая.
Пот попал мне в глаза. Я выпрямилась, растирая плечи. Мои сандалии и ноги стали коричневыми. Хотя перед церковью ярко зеленела трава, большая часть кладбища была покрыта смесью песка и грязи и перегнившими дубовыми листьями.
Я поняла, что совершенно одна. Забредшая на эту часть кладбища почти вместе со мной семья из четырех человек теперь скрылась из виду. Меня обдало холодным потом. Я пошла по тропинке, пытаясь сообразить, где я, но почувствовала, что безнадежно заблудилась. Как нарочно, мне вспомнился рассказ одного из моих братьев о двух американских туристах – они заблудились в Версале и каким-то образом перенеслись в эпоху Марии-Антуанетты…
Тревога толкала меня вперед, заставляя ускорять шаг. Я свернула с тропинки, подумав, что узнаю высокий памятник, а от него выйду к церкви. Торопясь, я зацепилась за низкую железную ограду и чуть не упала. Я остановилась, тяжело дыша.
Прижав руки к груди, словно это могло помочь мне набрать больше воздуха в легкие, я осмотрелась. Из травы, наподобие каменного сада, поднимались около полутора десятков надгробий. Некоторые были очень старые, выцветшие и в трещинах. Поближе было несколько новых и светлых. Мой взгляд привлекли три могилы в сторонке от всех остальных, одна большая и две маленьких. Я перешагнула ограду и пробралась к ним, в самый конец участка. Что-то в их отдельном расположении казалось неправильным: этим трем на отшибе здесь как будто было не место.
Я медленно опустилась на колени перед большой плитой, разбирая слова, выбитые на мраморе почти две сотни лет тому назад.
Джеффри Грант Фразье
Любимый отец и друг
1781–1815
Жизнь есть лишь миг, еще мгновенье,
И время остановит бег,
И как цветок в разгар цветенья
Свой век окончит человек.
Вкус скорби, сухой пустоты и горького дыхания наполнил мой рот. Пошатнувшись, я опустилась на пятки, как будто заснула и, проснувшись, оказалась в чужой стране, не понимая, куда ведут дороги и на каком языке я должна говорить. Неохотно я опустила руку, кончиками пальцев касаясь букв и цифр, и повернулась к двум другим могилам. Они были крошечные, примерно в одну треть от первой. И на пожелтевшей поверхности были вырезаны только несколько коротких строк.
Джейми Гамильтон Фразье
1805–1805
и
Майкл МакГрегор Фразье
Родился и умер в феврале 1806
Я встала и попятилась. Оставаться возле могил я не могла и в то же время была не в состоянии отвести от них взгляд. Меня мучило непонимание происходящего, потом внезапно накатил приступ головокружения – я словно куда-то падала и вместе с тем летела… Я старалась сосредоточиться на деревьях, земле, металлической цепи ограды – знакомых, узнаваемых и понятных вещах.
Остановившись, я заметила, что уронила блокнот и карандаш. Чтобы не дать сердцу возобладать над разумом и совсем не потерять способность соображать, я медленно наклонилась поднять их и оказалась перед самой свежей могилой в ограде.
Памятник стоял отдельно – так ребенок для сохранности откладывает поодаль любимую игрушку. Гранит розовел в проникающих сквозь кроны дубов солнечных лучах. На нем лежали увядшие розы и – с другой стороны – венок с выцветшей желтой лентой, где было заметно слово «дочь». Я медленно прочитала надпись.
Адриенна МакМахон Фразье
Любимая жена Мэтью
Мать нерожденных детей
29 мая 1981–27 августа 2007
– Она была действительно милая женщина.
Мужской голос за моей спиной заставил меня стремительно вскочить, блокнот и карандаш снова выпали у меня из рук. Я обернулась, надеясь увидеть живого человека.
– Я вас напугал?
Слова прозвучали невнятно, будто рот говорившего был набит мраморными шариками.
У мужчины, стоявшего по другую сторону ограды, была гладкая кожа, но взгляд его карих глаз выдавал в нем человека пожившего и давно распростившегося с юностью. Лицо у него было круглое, щеки румяные, на том месте подбородка, который обошла бритва, светлела щетина. Волосы были редеющие, но, как я подумала, преждевременно, поскольку я дала бы ему сорок лет с небольшим. Самая заметная черта его был нос. Вместо одной прямой линии он имел несколько расположенных под углом друг к другу, как будто он был неоднократно сломан и сросся неправильно. Мужчина был высокий и плотный, и я подумала, что он, наверное, был боксером или каким-то борцом. Оттого и нос у него теперь такой.
На нем была рубаха с длинными рукавами, застегнутая до шеи, и высоко, не по моде сидящие джинсы. На коленях у него были подкладки, какие надевала моя мать, когда мы работали в саду, а в руках лопата.
– Это от неожиданности, – пролепетала я, спрашивая себя, стоит ли мне его опасаться. Пожалуй, нет. Однако несмотря на улыбку и выражение лица, было в нем что-то отличающее его от всех других людей, но я не могла пока уловить что.
