Я подошла поближе к садовым инструментам и включила фонарик, чтобы получше их рассмотреть. Большинство ручек были красные, и совок был весь красный, за исключением деревянной части посередине. Мэтью потратил немало времени, разъезжая по магазинам, потому что красные ручки было найти нелегко. Я вообразила себе, как он рыщет в поисках инструментов моего любимого цвета, и гнев мой превратился в чувство вины…
Дверь на узенькую лестницу была открыта, но я не осмелилась подняться по ней. Я вспомнила, как Мэтью говорил мне, что Адриенна боялась привидений, и подумала: уж не это ли место вызвало у нее такие мысли? Они окружали меня сейчас, и я ожидала услышать шаги на лестнице и почувствовать прикосновение руки к моему плечу…
– Ава?
Я дернулась и чуть не выронила фонарик. В дверях стоял Мэтью. На долю секунды я приняла его за кого-то другого, чьему присутствию я так обрадовалась.
Он медленно вошел в комнату, лица его в темноте не было видно.
– Ты сделал это все… Для меня.
Я не увидела, но скорее почувствовала, что он кивнул.
– Но я должна была бы подождать. Это просто…
Я замолчала, зная, что он долго держит свои мысли в себе, просеивая их, как муку сквозь сито, пока в остатке не будет то, что нужно. Я должна была об этом помнить.
– Мне нужно было чем-то заняться. – Он вздохнул, и я почувствовала, как тяжелы его мысли. – Вчера у меня покончил самоубийством пациент. Шестнадцатилетний мальчик. Мне нужно было…
Я подошла к нему и взяла его руки в свои.
– Шш-ш. Мне очень жаль. Я теперь с тобой. И я не сломаюсь, я обещаю. Ты можешь все мне рассказывать. Быть может, тебе так будет легче.
Я погрузилась в его объятья и прижалась лицом к его груди, его запах снова стал частью меня.
– Я к этому не привык. Не привык нуждаться в помощи. Предполагается, что я врач, знающий на все ответы. У которого не бывает неудач.
Я прижала палец к его губам:
– Ты человек, Мэтью, и я твоя жена, я здесь, чтобы делить с тобой все – хорошее и плохое. Мы дали обеты – ты помнишь? Не старайся защищать меня.
Он кивнул, и мои губы заменили мои пальцы. Он привлек меня к себе, и я позволила себе раствориться в его объятьях. И прежде чем я успела закрыть глаза, свет фонарика упал в угол возле лестницы, где вьющиеся растения проникали в щель в стене, неуклонно стремясь вверх подобно безжалостному пауку, подобно сомнению, которое прокралось мне в мозг и укоренилось в груди, у моего сердца.
Глория
Антиох, Джорджия
Май 2011
Утренние птицы кричали в ветвях папайи. Я сидела в тени своей широкополой шляпы, напевая старую колыбельную, слова которой я помнила еще достаточно, чтобы петь ее моим внукам. Я вспомнила поцарапанную музыкальную шкатулку, найденную Авой после торнадо, стершего с лица земли городки в Алабаме и Джорджии, но пощадившего нас, чтобы мы могли стать хранилищем потерянных вещей.
Я никогда не собирала старинные вещи или вещи, принадлежавшие давно умершим людям. У меня изначально было такое ощущение, что старость и смерть заразительны. Со временем я узнала, что в этом есть доля истины, но еще раньше я не могла понять зачарованности Авы мелодией из музыкальной шкатулки и ее способности напевать слова, которых она никогда не слышала.
Но было ясно, что никто другой, как Мими, отдала шкатулку Аве, когда та уезжала в Сент-Саймонс. Они всегда были в сговоре, были соучастницами. Втайне я этому радовалась – как будто связь между ними, которая не могла бы существовать без меня, каким-то образом компенсировала мою неспособность быть такой матерью, какой мне хотелось быть.
– Черт возьми эту жару, – пробурчала я, в сотый раз обмахиваясь веером. Капли пота начали стекать по моей груди.
Мими лежала в шезлонге, ее светлые волосы были повязаны широкой розовой лентой с огромным бантом. Глаза ее были закрыты. Раскрытый журнал распластался на ее груди как мертвая птица. Моя мать, которой всего нескольких месяцев не хватало до девяноста двух лет, по-прежнему считала необходимым полежать немного на солнце каждое утро, «для цвета лица». В результате она только приобретала лишние морщины, я думала, что говорить ей об этом было все равно что поливать дерево, после того как оно сгорело дотла.
– Если ты жалуешься на жару, работай в саду по вечерам, – ответила она мне, не открывая глаз.
Я повернулась к моим пластиковым пакетам с пропитанными водой бумажными полотенцами. Юнайтед Парсел Сервис заявляла, что они могут доставить все, что угодно. Я собралась это проверить. Я осторожно разложила мои розы и незабудки, надеясь, что они вызовут у Авы тоску по дому. Заворачивая каждое растение, каждый отросток, я хотела, чтобы дочь подумала обо мне, чтобы, каковы бы ни были сказанные и несказанные нами слова, она помнила, как мы работали с ней вместе в этом саду. Мне было нужно, чтобы она помнила это, несмотря на то, что она много раз говорила мне, что ей нужен только «полезный» сад, где росли бы только съедобные растения. Не то чтобы она умела их готовить. В этом отношении я ничего не сумела ей дать.
Я знала, что Мими послала Аве эти альбомы, но притворялась, будто не знаю. Моя мать всегда любила играть с огнем, веря, что жара расплавляет, выявляя нашу внутреннюю сущность, как плавят золото, чтобы создать драгоценности. Когда я созрела в достаточной мере, чтобы понимать это, я была замужем и ожидала ребенка и сказала ей, что внутри у нее навоз. С тех пор я уже давно знаю, что она права, но никогда ей в этом не признавалась.
– Привет! – Я оглянулась и увидела Кэти, жену Дэвида. На ней были то, что Ава называла «материнские джинсы», на эластичном поясе, подчеркивавшие задницу женщины более чем зрелого возраста. Она всегда носила застегнутые на пуговицы блузки разных цветов с разной длины рукавами, всегда заправляя их в юбки или брюки, или, как в данном случае, «материнские капри». Я чуть было не повернулась, чтобы прошептать, что я по этому поводу думаю, полагая, что Ава все еще рядом, но вовремя остановилась.
– Привет, Кэти. – Я снова опустилась на колени, с тревогой заметив, что на ней садовые перчатки.
Мими лениво подняла в знак приветствия руку.
– Джун говорила, что вы посылаете Аве отростки из вашего сада, и я подумала, что смогу помочь.
– Как это мило с твоей стороны, Кэти, – сказала Мими. – Глория слишком стара, чтобы работать на солнце.
Я бросила на мать уничтожающий взгляд.
– Я прекрасно себя чувствую – просто весна слишком быстро миновала, и мы перешли к лету. – Я похлопала по месту рядом с собой. – Я занималась розами. Почему бы тебе не заменить меня, а я пойду приготовлю нам чай.
Я прошла на кухню, почти задохнувшись от прохладного воздуха, освеженного кондиционером. Кэти была хорошая, почтительная невестка, но руки у нее были большие, как у меня, и понимание ею почвы было ограничено и основывалось на том, что она прочитала, а не на том, что чувствовала. Несмотря на ее добрые намерения, она была плохой заменой Аве.
