— А Дядя в курсах? Он-то должен быть в курсах?
— А я вчера заточки на жилую отработал! Штук тридцать, если не больше. На целую зондеркоманду. И скажите вы мне, в конце-то концов, кто этот ветеран в коляске?
— Этот «ветеран» сидит с шестнадцати лет. Безвылазно. Раскрутку за раскруткой хуярят ему. Крадун. Без пяти минут Вор. Настоящий авторитет.
Он, знаешь, когда в Карши заехал, шмотки прямо из баулов стал раздавать направо-налево, бабло. Все думали он совсем ёбнутый. А он вор. Почти вор.
— А знаешь, по ходу, за что ему хребет сломали? Хуйнул стулом в замминистра МВД в Ташкенте. Прямо в кабинете у того. Он дерзкий, Бурят.
— Дерзкий блять. Ага. Срёт теперь под себя твой дерзкий. Нечего тут с него Робин Гуда лепить. Все крупные блатные — стукачи. Таков мой приговор.
— В золотой горшок он срёт, по ходу. При большом общаке ходит. И это ещё вопрос — стучит или не стучит Бурят. Он мужик упёртый.
— Короче Бурят сюда оттолкнулся на разборку. Сто пудов. Жди у блатных революцию. А заточки — это они ему вместо цветов приготовили. Для тёплой встречи. Или проводов. Будет великая грызня, об чё спорим?
— Я считаю, Дядю надо курсовать!
— Думаю уже успели курсануть без нас. Наше дело маленькое — промка.
— Ага, промка, бляха. А ночевать теперь тоже на промке? Ночевать то туда — в логово самое пойдём. Спаси и сохрани Господи меня грешного. Что теперь будет?
— К Дяде надо нырять по любому. Пусть инструкции даёт. Нездоровая это все хуйня. Он и дежурит сегодня как раз. Загуляем по отбою.
Все узнаем из первых рук.
* * *
… Сегодня я буду говорить с тобой. Господи, боже мой, Вероника, я так безумно скучаю. Прошла целая вечность. Я за это время прожил огромную суетную и бессмысленную жизнь. Бессмысленную и бестолковую. В моей жизни без тебя нет, и не может быть никакого смысла. Никакого света. Никакой радости. Никакой надежды. Вероника, я люблю тебя, девочка!
Апатия и усталость это всё что у меня сейчас есть. Даже боятся ментов, я уже устал. Жизнь в бегах — жалкая копия нормальной жизни.
А наш сегодняшний разговор вернёт мне все, что я одним махом сломал и теперь вот никак не могу собрать.
Ровно в двенадцать я наберу Юлькин номер, и ты возьмёшь трубку.
И я снова услышу твой серебристый голос. Голос, который напоит меня жизнью и выведет из этой жутких сумерек…
— Алло! Алло! Юля? Где она, Юля, она у тебя? Что там происходит у вас?! Ты слышишь меня? Алло? Дай перезвоню, а?
— Не ори ты так. Сейчас. Сейчас позову.
— Алло?
Голос у неё теперь какой-то холодный. Мёртвый и безрадостный голос.
— Любимая как ты? Я люблю тебя, я так люблю тебя, слышишь? Я тебя люблю, Вероника Валентиновна.
— Я была в тюрьме… в тюрьме…
— Ну, прости меня, разве же я …
— Я сидела в ТЮРЬМЕ понимаешь?
— Ну, прости… пожалуйста. Если можешь… Я… виноват…
— Зачем ты это сделал?
— Зачем? Как это зачем? Я хотел… Ну ты же знаешь! Я хотел, чтоб мы вместе, чтоб мы в Москве… Ты же знаешь всё, Вероника!!!
— Разве может получиться из дурного что-то хорошее? Трудно было посоветоваться со мной? Раз ради меня, говоришь, делал?
— Это все так быстро произошло, Веронича, прости. Прости. Я хотел — как лучше… Хотел сюрприз тебе сделать…
— Сюрприз тебе точно удался, не сомневайся…
— Вероника приезжай ко мне, пожалуйста! Приезжай, девочка! Мы снимем квартиру, и все будет так классно! Вместе станем жить. В самой Москве. Ты и я. Приезжай радость моя!
— Я не могу приехать.
— Да почему же? Ты не любишь меня? Сомневаешься? Думаешь не смогу о тебе позаботиться?
— Не в этом дело.
— А в чем тогда дело? В ЧЕМ ДЕЛО ТОГДА!!! Уффф. Я тут тоже на нервах немного, извини. Болел я. Только-только вот в себя прихожу.
Прости. Не сдержался…
— Ничего.
Голос у Вероники совсем тусклый.
— Ну, так ты приедешь? Да или нет?
— Нет.
— Хорошо. Ладно. Не приезжай. Как хочешь. Твоё дело. Проживу и так.
— Знаешь, Нафик Мустафоич сказал, если ты все вернёшь и сдашься сам, тебе ничего не будет. Может и правда вернуть деньги?
— Вероника, неужели ты, взрослый человек, с почти законченным высшим образованием, неужели ты веришь в этот бред? И потом — возвращать уже практически ничего. Много непредвиденных расходов в последнее время.
— Насчёт высшего образования — давай я институт закончу сперва, и сразу к тебе перееду. Как раз и утихнет все.
— Да я здесь два диплома тебе куплю! А хочешь и все три! Кому он здесь нужен — диплом ташкентского иняза!! Ты мне сейчас необходима! Сейчас, понимаешь? Мне плохо одному. Мне страшно. Я хочу быть с тобой. Приезжай, а? Ты мне так нужна!
— Мои родители запретили мне с тобой общаться.
— Ну, знаешь… Ну, запретили… И что? Я бы тоже запретил на их месте. Ты — то у меня лучше, чем они! Ты-то любишь меня! Ведь любишь? Скажи — любишь?
— Люблю. Очень люблю. Правда. Только они подписку с меня взяли.
О невыезде. Меня опять посадят, если из Ташкента уеду. Нельзя мне ехать.
— Ну, тогда я приеду к тебе сам! Завтра же и прилечу! Я хочу тебя!
— С ума не сходи. Заляг там на дно и жди. Я приеду, я честно приеду…
Вероника вдруг расплакалась. Мне так жаль её, себя. И так тошно вдруг от этого становится, что я сам вот-вот расплачусь.
— Ну, успокойся, малышенька, ну, успокойся, пожалуйста, ты разбиваешь мне сердце, ну, ну, не плачь, а?
— Слушай, ты хоть волосы там покрась, слышишь? Они ищут тебя!
Они сильно тебя ищут.
— Волосы покрасить? Мне? Ой, блин… Вот же вляпались мы с тобой…
До меня только начинает доходить глубина пропасти в которую я лечу.
— Дурак ты у меня. Хоть и добрый, но глупенький такой.
— Дурак и есть, Вероника.
— Я тебе денег отправлю, хорошо?
— Нет. И не думай даже. По-моему за мной следят. Потом. В другой раз. Тебе нужнее сейчас. Вдруг работу не сразу найдёшь.
— В какой ещё другой раз?
— Не знаю… в другой… Тебе сейчас нужней. Ты береги себя, слышишь? Будь осторожен.
— Как я тебя найду?
— Звони сюда раз в две недели. В это же время, по средам. Я буду здесь, если все хорошо. Только звони с автомата. И будь осторожен.
* * *
Привёзший в Пап Бурята спецэтап оказался сюрпризом не только для нашего клуба стукачей.
