– Я прошу прощения за то, что заснула, – немного сбивчиво произнесла она наконец. Впрочем, говорила она искренне. Молчание преподобного вытягивало из нее слова. – Это было по меньшей мере невежливо. Но дело в том, что солнце пригревало вовсю, а я очень устала, и ваш голос… – Она внезапно осеклась, испугавшись признания, которое едва у нее не вырвалось.
– И что же с моим голосом?
Он задал вопрос так мягко, естественно, доверительно… своим бархатным голосом. Еве вдруг захотелось ответить правдиво, принести в дар свою искренность, доставить пастору удовольствие.
Замечательный талант для священника.
Или для соблазнителя.
– Мне нравится ваш голос, – чуть слышно проговорила Ева. Без тени кокетства. Она просто сказала правду.
Эта неожиданная откровенность вызвала у нее чувство незащищенности и легкую обиду, словно признание вырвали силой.
Пастор не произнес ни слова.
И тут губы его медленно растянулись в улыбке, дерзкой, почти бесстыдной, зато теперь Ева могла как следует ее рассмотреть. У нее перехватило дыхание, она едва сумела справиться с собой.
Лицо пастора просветлело, словно из-за грозовых туч показалось солнце, и Ева ощутила, как по спине вверх прокатилась волна жара.
На мгновение ей показалось, что она целиком во власти сидящего рядом мужчины, что, если не погаснет его улыбка, ей грозит смертельная опасность.
Этот служитель Божий наслаждался своей победой, точно сам дьявол.
К счастью, улыбка сбежала с его губ, как скрывается за облаками солнце.
Еве стоило больших усилий сохранять самообладание. Однако она знала: лучший способ защиты – нападение. Нужно было выбить почву у него из-под ног.
– И раз уж я перешла к извинениям, наверное, мне следует попросить прощения за слово «чертов», брошенное вам в лицо. Признаюсь, меня испугало ваше внезапное появление.
– А мне понравилось словечко «чертов», – без тени замешательства отозвался преподобный. – Да и вся ваша тирада. Как видите, я только что тоже произнес это слово. В Риме живи как римлянин, вы верно заметили.
– Но… разве священникам дозволено чертыхаться? – удивилась Ева, отвлекшись от своей первоначальной цели.
– О, я уверен, Всевышний часто прощает нам мелкие проступки. Иное дело, если бы я ругался постоянно, да еще с остервенением, с бешеной страстью.
«С остервенением, с бешеной страстью? Сильное выражение для духовного лица», – подумала Ева.
– Возможно, существует некая тайная квота на подобные слова, и если ее превысить, вас ждет кара Господня.
Улыбка пастора разила наповал, словно молния. Ева невольно подалась вперед, как ребенок, пытающийся коснуться рукой радуги. Снова!
Преподобный принял чуть более расслабленную позу.
– Предлагаю вам попробовать, – откликнулся он. – Думаю, здесь понадобится дерзость и необузданность.
И снова в комнате повисла тишина. Увы, две двусмысленности подряд – «необузданность» вслед за «бешеной страстью» – оборвали нескладную, спотыкающуюся беседу. Ева не сомневалась, что пастору пришла в голову та же мысль, что и ей самой: мисс Дагган, из-за которой мужчины стрелялись на дуэли, падали с балконов и держали пари, рискуя потерять состояние, лишь бы заполучить ее, была воплощением необузданности и бешеной страсти.
Ева почувствовала, как прошлое заполняет гостиную, будто на диванах в разнузданных позах развалились ее бывшие любовники.
Как же вытащить разговор из глубокой канавы, куда он неожиданно угодил?
Вернее, как превратить поражение в победу?
– До моего замужества их было двое, преподобный Силвейн.
– Что, простите?
– Двое. Мужчин, – медленно, отчетливо проговорила Ева. – Только двое. Если раньше вы ничего обо мне не слышали, уверена, теперь вам рассказали о моем прошлом, и, думаю, будет лучше прояснить это сразу. В противном случае, недосказанность неизбежно будет отравлять нашу беседу.
Она невольно затаила дыхание, встретив пронзительный долгий взгляд его синих глаз. Казалось, он заглядывает ей в душу, чтобы сосчитать ее грехи.
– Почему вы ограничились двумя мужчинами? Отчего бы не остановиться на шести? Или на семнадцати? Или жадность – тот единственный из смертных грехов, которого вы избегаете?
Пастор произнес это будничным тоном, и Еве не сразу удалось справиться с потрясением.
Она напряженно застыла, приоткрыв рот. Каким-то чудом ее челюсть не отвалилась, удержалась на месте.
– Я… – Из ее горла вырвался лишь жалкий писк.
Этот человек видел ее насквозь. Он откровенно забавлялся.
– Честно говоря, смутить меня гораздо труднее, чем вы, возможно, думаете, миледи, – мягко добавил пастор.
По губам его вновь скользнула лукавая улыбка.
Ева, сама того не желая, завороженно смотрела на него.
– Всего двое, – бессмысленно пробормотала она охрипшим голосом.
– Я не сужу людей, леди Уэррен, что бы вы обо мне ни думали. Скорее, я указываю им путь, если вы понимаете разницу. Так уж вышло, что мне… коротко пересказали вашу историю.
– О, в самом деле? Передайте Колину привет от меня, – с добродушной иронией усмехнулась она.
Преподобный кивнул.
– А поскольку история эта довольно красочная, вы одна из многих… ярких фигур в нашем городе.
– Ах, какая досада. Я всегда находила утешение в сознании собственной исключительности.
– Уверен, вы можете по-прежнему утешаться этой мыслью, – сухо заметил пастор.
– Я ждала, что вы начнете флиртовать со мной, преподобный. Могу я считать это началом?
– Никоим образом. Я понятия не имею, что значит флиртовать.
– Ну, вы обучились бы в два счета. Возможно, если бы…
– Вы неверно меня поняли. Я не нуждаюсь в уроках. – Сказал, точно топором отрубил. Его прямота граничила с грубостью.
Краска возмущения залила щеки Евы. Ей не сразу удалось заговорить.
– Я думала, священники хоть немного владеют искусством дипломатии, – язвительно проговорила она. Голос ее слегка дрожал.
– Уверяю вас, мне оно не чуждо. Однако я подозреваю, что вы не нуждаетесь в дипломатии, леди Уэррен. Вас не назовешь чувствительной и ранимой. Вдобавок дипломатия занимает слишком много времени, а жизнь коротка.
Ева невольно задумалась, что это – оскорбление или комплимент?
На мгновение она лишилась дара речи.
Пастор побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.
– Знаете, почему мне понравилось, как вы вскрикнули «чертов»? – примирительным тоном произнес он.
Вместо ответа Ева украдкой покосилась на потолок, будто ожидала, что с неба вот-вот ударит молния и испепелит преподобного Силвейна.
