Веселое оживление тотчас угасло. Публика беспокойно завозилась, задвигалась, скрипя стульями, послышалось смущенное покашливание. Разумеется, все в этом зале знали о прошлом Евы. И никто, ни один человек, не обернулся, чтобы посмотреть ей в лицо. Повисло тягостное молчание.
Аукционист занес молоток.
– Шиллинг за имбирный пирог!
В ответ он услышал лишь встревоженный шум, сменившийся вскоре ледяной тишиной.
Сэр Джон Фьюстер заметно сник. Ева могла лишь вообразить, какая картина предстала перед его глазами: длинные ряды недовольных, хмурых лиц, осуждающие взгляды, полные праведного гнева. Даже многие храбрецы на его месте вспотели бы от ужаса.
– Кто предложит шиллинг за имбирный пирог? Прекрасный десерт к воскресному обеду!
– Имбирный пирог. Это никак новое прозвище Черной вдовы? – раздался мужской шепот. К несчастью, в ватной тишине каждое слово прозвучало отчетливо.
– Я слышал, ее услуги стоят не меньше пяти шиллингов, – подал голос кто-то из задних рядов.
Раздались жидкие смешки, их оборвало оскорбленное женское шиканье.
– Имбирь – превосходное средство для пищеварения! – в отчаянии взмолился аукционист. – Оди-и-и-ин шиллинг, дамы и господа! Ради нуждающихся Суссекса, которые заслуживают милосердия и надеются на ваше сострадание! Во имя Господа нашего…
Наступила долгая мучительная пауза, словно в ночном кошмаре. Ева почувствовала, как желудок свело спазмом и стало трудно дышать. К горлу подступила тошнота, а сердце подскочило вверх, словно ялик на бурных морских волнах. «Если встать и уйти прямо сейчас, – подумала Ева, – возможно, когда-нибудь мне удастся убедить себя, что все это было лишь дурным сном».
Но она понимала, что не сможет. Не столько из-за себя, сколько из-за преподобного Силвейна, который рискнул собственной репутацией ради нее.
– Кажется, среди нас сегодня нет любителей имбирного пирога, – робко промямлил Джон Фьюстер. – Наверное, нам следует…
– Пять фунтов за имбирный пирог.
Голос прозвучал буднично, почти равнодушно.
Все головы немедленно повернулись, как по команде, рты изумленно открылись. По залу пронесся дружный вздох, взметнувший ленты на шляпках дам.
Пастор привык, что его пожирают глазами, а потому даже не моргнул. С безразличным видом он стоял у задней стены, заложив руки за спину и небрежно отставив ногу. На Еву он не смотрел.
Она заметила, что зубы его сжаты, а тяжелый подбородок неподвижен, как у статуи. «Так вот как выглядят мужчины вроде Адама Силвейна в минуты слепой ярости», – догадалась она.
Интересно, пришла ли еще кому-нибудь в голову эта мысль?
Потрясенная публика замерла, глядя на пастора во все глаза.
– Я люблю имбирный пирог, – добавил Адам, будто отвечая на безмолвный вопрос зала.
«К концу недели его как пить дать завалят имбирными пирогами», – подумалось Еве.
– Кто-нибудь предложит шесть фунтов за имбирный пирог? – осведомился слегка ошеломленный аукционист и поднял молоток, готовясь грохнуть им по столу.
Оцепеневшая публика долго молчала. Все находились в явном замешательстве. Взгляды перебегали от графини к священнику и обратно. Потом начались перешептывания. Но, так же как пастор, Ева привыкла быть в центре внимания – ей случалось ловить на себе и восхищенные взгляды, и осуждающие. Как и преподобный Силвейн, для публики она приберегала особую улыбку – легкую, безмятежную, туманную, неприступную, но с ноткой теплоты. Вот и сейчас Ева воспользовалась ею, и любопытные, жадные взоры, не найдя чем поживиться, снова обратились к аукционисту.
– Пять фунтов – раз… пять фунтов – два… пять фунтов – три! Преподобный Силвейн стал гордым обладателем имбирного пирога! Благодарим вас, леди Уэррен, бедняки Суссекса признательны вам за этот сказочно щедрый дар!
Ева ответила ему царственным кивком, не оглянувшись на преподобного Силвейна.
Она испытывала странное, непонятное чувство – смесь облегчения и унижения. Однако ей было ясно одно: пастор только что на глазах у всего города вступился за нее, а значит, хоть и отчасти, связал свою судьбу с ее судьбой.
Ева не могла его подвести.
Вдобавок для священника пять фунтов – целое со-стояние.
Она обернулась, чтобы взглянуть на преподобного. Тот сделал знак аукционисту продолжать торги. Сэр Джон Фьюстер громко откашлялся, разорвав тишину.
– Итак, наш следующий лот. Последний на сегодня! Посмотрим, что тут у нас в корзинке… кажется, это… сладкое печенье со смородиной, любезное подношение миссис Маргарет Лэнгфорд!
Публика встрепенулась и приветствовала миссис Лэнгфорд бурными аплодисментами. Когда все головы повернулись в сторону владелицы корзинки, Ева узнала в ней мать мальчугана Поли, ту самую женщину, которая при их первой встрече одарила ее колючим взглядом, полным ледяного презрения и негодования. Судя по шляпке, слегка сплющенной под тяжестью огромной грозди пыльного винограда, ради аукциона миссис Лэнгфорд надела свой лучший наряд.
– Кто предложит шиллинг за сладкое печенье к чаю? – воззвал сэр Джон Фьюстер. – Со смородиной! Любимое лакомство для детишек!
– Ну же! Шиллинг – бросовая цена за груду камней! – выкрикнул мужчина, сидевший рядом с миссис Лэнгфорд. Его толстая шея выпирала из тесного воротничка рубашки, а короткие жесткие волосы черного цвета напоминали щетину борова. – Камни – вещь полезная!
Кое-кто из мужчин засмеялся.
– Эй, Лэнгфорд, эти печенья будут прыгать по воде, если их бросить в пруд?
«Значит, этот боров – муж Маргарет Лэнгфорд? Еще один довод в пользу противников брака», – решила про себя Ева.
– Я тебе больше скажу, если заметишь лисиц возле своего курятника, можешь смело швыряться в них печеньем моей женушки, убьет наповал!
Послышались новые смешки.
– Да-да, а можешь обнести курятник стеной из сладкого печенья. Думаю, оно запросто выдержит зимние холода! – ввернул кто-то еще.
– А в теплые дни его можно подкладывать под дверь, чтобы не закрывалась!
Мужчины, эти злобные твари, откровенно развлекались. У Евы грубые пьяные шутки всегда вызывали отвращение.
Она смотрела, как женщины обмениваются мрачными взглядами, беспокойно ерзают на стульях или сидят как каменные, глядя прямо перед собой пустыми глазами. Многие страдальчески морщились, на их лицах читалась сложная, болезненная гамма чувств – от гнева до страха.
Со своего места Ева видела залитую багровой краской шею Маргарет Лэнгфорд. Лицо бедняги стало пунцовым, горло судорожно дергалось. Потом она расправила плечи и подняла голову, желая принять унижение с достоинством.
Порой даже желчные святоши вроде миссис Лэнгфорд вызывают невольное восхищение.
– Два фунта, – объявила Ева повелительным, властным тоном, твердым, точно алмаз.
