Пастор повел ее в глубину зала, и Еве показалось, что она ступает по облаку.
Ведя Еву танцевать, Адам испытывал странное чувство гордости обладателя, словно охотник, которому удалось поймать редкую, драгоценную и прекрасную птицу.
Его переполняло счастье и изумление. Все в ней вызывало у него восхищение. Легкий румянец на щеках, смущение, заставившее ее опустить глаза, и быстрый взгляд, которым она одарила его, овладев собой. Рука пастора обнимала графиню за талию, он видел, как вздымается ее грудь в такт дыханию, чувствовал тепло ее тела. Ему отчаянно хотелось теснее прижать Еву к себе, чтобы ощутить, как она трепещет в его объятиях. Ее рука в его ладони казалась маленькой и хрупкой, как крыло ласточки, а ведь эта женщина сумела укротить сорванцов О’Флаэрти, покорить леди Фенимор, да и весь Лондон; ей удалось выжить в зловонных трущобах Сент-Джайлз.
Чувства захлестывали Адама, как бурная река, мешая говорить.
Молчала и Ева, не сводя глаз с его лица.
Пастор и графиня, кружась, скользили по залу под жадными, пристальными взглядами толпы. Легкие, грациозные, они составляли прекрасную пару. Оба хранили серьезность, не улыбались и почти не разговаривали. Не слишком внимательный наблюдатель мог бы решить, что они едва скрывают скуку, равнодушно отдавая дань вежливости.
Однако, приглядевшись, каждый заметил бы, что они неотрывно смотрят друг на друга.
– Как ваша рука? – спросила наконец Ева.
– Лучше.
Адаму не хотелось говорить. Не хотелось думать. Только чувствовать.
Ева улыбнулась.
– Сегодня вы удивительно разговорчивы.
– А вы восхитительны.
Он произнес это так серьезно и так внезапно, что Ева снова надолго умолкла.
Графиня прерывисто вздохнула, и Адам ощутил, как по ее телу пробежала легкая дрожь.
– Спасибо, – отозвалась она.
И Адам отчего-то рассмеялся. Глаза Евы изумленно раскрылись, словно она вдруг увидела чудо. Казалось, графиня очарована его смехом и хочет запомнить этот миг.
Адам улыбнулся ей, а она улыбнулась в ответ, восхищенно качая головой.
– Вы в самом деле прекрасно танцуете.
– Я никогда не лгу.
– А что еще вы делаете столь же хорошо, преподобный?
Их тела лишь слегка соприкасались, но властная, неукротимая сила влекла друг к другу, и игривый вопрос Евы прозвучал неожиданно серьезно. Почти как вызов.
Графиню сковал страх.
Рука Адама, обнимавшая ее за талию, напряглась, словно окаменела. Глаза потемнели почти до черноты.
– Все, – тихо произнес он. – Не забудьте, я никогда не лгу.
На этом разговор иссяк.
Они продолжали скользить по залу, с каждым шагом приближаясь к опасной черте, за которой зияла бездна.
Музыка стихла, и волшебный мир, созданный их фантазией, задрожал и распался, рассеялся, словно утренний туман.
Адам неохотно вернулся к реальности. Жизнь грубо ворвалась в царство его грез, бальный зал внезапно наполнился шумом, красками, людской толчеей. Адам поклонился графине, и та присела в реверансе. Они держались чопорно, как самые обычные жители обыкновенного городка, которые только что танцевали невинный вальс, словно не на них смотрели женщины изо всех уголков зала – кто с подозрением, кто с тоской, а кто и с гневным осуждением.
Адам проводил Еву туда, где стояли Эми Питни и Джозефина Чаринг. Похоже, девушки наконец помирились. На их порозовевших личиках блуждали тихие рассеянные улыбки, полные надежды. Адам заподозрил, что виной тому стоявшие рядом молодые люди.
Мистера Саймона Ковингтона Адам хорошо знал. Ковингтон был одним из прихожан и всегда охотно приходил на помощь, когда Суссекскому обществу попечения о бедных требовались добровольцы. Худощавый и жилистый, довольно сильный с виду, он страстно любил чтение и слыл человеком ученым. Сын деревенского сквайра, Саймон, подобно Адаму, вырос среди собак, лошадей, охотничьих ружей и книг.
Мужчина, стоявший рядом с Эми, ничуть не походил на Ковингтона. Все в нем – от покроя одежды и сияющих блеском туфель до точеного греческого профиля и живописных байроновских кудрей – выдавало жителя Лондона. В ленивой позе сквозила уверенность. Он стоял, заложив руки за спину и небрежно выставив вперед ногу. При виде Адама он любезно улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами. В его учтивости чувствовалась надменность титулованной особы, почтившей своим присутствием суссекскую деревенщину. Но серые глаза смотрели пронзительно, не упуская ничего. Лицо столичного гостя поражало какой-то пугающей, дьявольской красотой. Даже самый придирчивый взгляд не нашел бы в его наружности ни малейшего изъяна. Ни слабого подбородка, ни носа картошкой, ни оттопыренных ушей, ни капризно выпяченной губы или крохотного шрама. Казалось, этот молодой человек сошел с полотна вдохновенного художника.
Заметив его, Ева застыла, как статуя. Ее рука безвольно упала, соскользнув с локтя Адама. Глаза впились в лицо незнакомца.
Тот смотрел на нее с таким выражением, что в Адаме пробудилось чувство весьма далекое от христианского милосердия: ему захотелось броситься вперед и вцепиться мерзавцу в горло.
Взволнованная, радостная Эми представила своего поклонника.
– Леди Булман, преподобный Силвейн, позвольте познакомить вас с лордом Хейнсвортом.
К досаде Адама, Хейнсворт оживленно проговорил:
– Счастлив видеть вас вновь, леди Уэррен. Рад знакомству, преподобный Силвейн.
Поборов неприязнь, Адам вежливо поклонился.
Не слишком внимательный человек, возможно, не заметил бы, как окаменела спина Евы, как превратилось в холодную маску ее лицо, хотя губы по-прежнему улыбались, глаза сияли.
Но проницательная мисс Питни, в глазах которой отражались надежда, гордость, уязвимость и заносчивость, что-то уловила. Улыбка сбежала с ее лица, уступив место растерянности.
– Здравствуйте, лорд Хейнсворт. – В голосе Евы слышался холод, словно знакомство с молодым человеком оставило не самые приятные воспоминания.
По крайней мере, Адаму хотелось в это верить.
– О, так вы… уже знакомы? – Мисс Питни пыталась изобразить улыбку, но на ее лице проступила тревога.
Джозефина с Саймоном безучастно смотрели на них, почти не слушая.
– Я был другом покойного графа Уэррена, мы изредка встречались с графиней в Лондоне. Пользуюсь случаем снова принести вам соболезнования, леди Уэррен. Какая тяжелая утрата. Мы все скорбим вместе с вами.
– Вы очень добры, – отозвалась Ева бесстрастным, словно заученным тоном. – Это в самом деле горькая утрата.
Она смотрела на Хейнсворта неподвижным взглядом, не мигая, будто боялась хоть на мгновение закрыть глаза в его присутствии.
