Глубоко вздохнув, она оглядела окрестности Пеннироял-Грин, где ей предстояло жить в обозримом будущем: мягкие волнистые холмы, расстилавшиеся кругом, словно запачканное одеяло, кряжистые хвойные деревья, дубы, некоторые из которых еще щеголяли листвой, несмотря на приближение зимы. Над крышами редких домиков, разбросанных среди холмов, вился сизый дымок. Сойдя с дороги, Ева привстала на цыпочки, вглядываясь в даль. Далеко на горизонте она различила серую полоску моря.
Выйдя из кареты следом за госпожой, Хенни лениво потянулась, потом шумно перевела дыхание.
Вскоре появился кучер.
– Леди Уэррен, – заговорил он, отвесив короткий поклон. – Боюсь, у нас возникло затруднение. Одна из лошадей потеряла подкову и может охрометь, если мы продолжим поездку.
Ну разумеется. Затруднение, как же иначе. В последнее время вся жизнь Евы складывалась из одних затруднений.
– Мы далеко от Дамаск-Мэнор?
– Добрых двадцать минут езды, не меньше.
Значит, пешком добираться вдвое дольше. Ева могла бы дойти – видит бог, когда-то, целую вечность тому назад, она была деревенской девчонкой, но Хенни… При ее возрасте и комплекции подобное путешествие просто немыслимо.
Оглядевшись вокруг, Хенриетта приняла командование на себя.
– Вижу, вон из той трубы идет дым. – Она указала пальцем на дом неподалеку. – Схожу-ка я за помощью. Может, какой-нибудь фермер одолжит телегу. Я не прочь размять ноги, а то эти церковные скамьи ужас как тесно составлены. Сидишь точно в колодках.
Ева нерешительно пожала плечами.
– Что ж, если ты настаиваешь. Думаю, хуже не будет.
Хенни поплелась прочь. Взобравшись по склону, она перевалила через небольшой холм, спустилась в долину и побрела по узкой протоптанной тропинке к одному из живописных крохотных домиков, над крышей которого курился уютный дымок.
Над безлюдной дорогой повисла тишина. Лишь изредка слышалось, как переступают копытами лошади да тихонько переговариваются кучер с лакеем. Больше здесь не было ни души. Ева снова обвела глазами деревья и вздрогнула.
Из-за ствола дуба выглядывал маленький светловолосый мальчуган. Он смотрел на Еву внимательно, без смущения, с серьезным лицом, как умеют смотреть дети.
Скосив глаза к переносице, Ева состроила устрашающую гримасу. Мальчишки обожают корчить рожицы, да и она любила подобные забавные выходки. Ей нравилось смешить.
Паренек довольно захихикал. Во рту у него не хватало передних зубов, и почему-то эта щербина неожиданно тронула ее. «Должно быть, ему лет семь или восемь, – подумала Ева. – Шеймус в этом возрасте был настоящим дьяволенком в коротких штанишках. Впрочем, длинные брюки нисколько его не исправили».
– Пауки гадкие, а вовсе не красивые, – проговорил малыш.
Ева привыкла иметь дело с мальчишками и знала, что мысли их вечно перескакивают с одного на другое.
– Ну, об этом мне мало что известно. Но, думаю, что пауки-мальчики находят пауков-девочек красивыми.
Это утверждение показалось пареньку забавным. Он так и покатился со смеху, жмуря сияющие глаза.
Ева не удержалась от улыбки.
– А мальчикам-быкам нравятся девочки-коровы? – выдавил он сквозь смех.
– Несомненно.
– А девочки-собаки кажутся красивыми мальчикам-собакам?
Ева притворилась, будто задумалась.
– По всей вероятности, да. Во всяком случае, некоторые собаки-девочки определенно нравятся некоторым собакам-мальчикам.
– А по-моему, все собаки красивые, – признался мальчуган. – Я всяких люблю.
– Я тоже, – серьезно кивнула Ева. Парнишка притих, смущенный и взволнованный, оттого что вдруг встретил союзницу. – У тебя есть собака? – спросила она.
– Да. Гончая. Ее зовут Среда.
– Прекрасное имя для собаки. И чудесный день недели. А почему ее так назвали?
– В этот день ее отдал мне наш сосед. И разрешил оставить себе.
– О, это явно был особенный день.
– По-о-о-о-ли! Пол! Где тебя черти носят? – послышался совсем близко сердитый женский голос.
– А, так ты, должно быть, Пол, – догадалась Ева.
– Да, это и впрямь был особенный день, – даже не моргнув, отозвался мальчуган, будто не слышал гневного окрика матери.
Женщина, тяжело пыхтя, вскарабкалась на холм и, увидев сына, облегченно вздохнула.
– Поли! Ты опять сбежал? Что я тебе говорила? Твоя чертова собака гоняется за курами, а бабушка ждет нас к…
Заметив Еву, она умолкла. Женщина замерла на полусогнутых ногах, напружинилась, словно охотничья собака, почуявшая дичь. Потом глаза ее подернулись льдом, губы сжались в тонкую прямую линию.
– Видишь, мама? – весело проговорил Поли. – Она вовсе не похожа на паучиху. Она очень красивая. А пауки мерзкие.
О господи. У Евы прервалось дыхание, кровь бросилась в лицо, грудь пронзило болью. Она застыла, чувствуя, как под ребрами разливается мертвящий холод, а щеки пылают. Ее вдруг охватила растерянность, смятение. Боже, как глупо…
Это отвратительное, ненавистное прозвище. Но откуда мальчишке оно известно? Разумеется, он слышал его от матери. Значит, мать, в свою очередь, слышала от кого-то другого. А этот другой от кого-то еще. Выходит, и сюда докатилась молва о Черной вдове.
Вот вам и тихое пристанище в Пеннироял-Грин. Славное начало новой жизни, ничего не скажешь.
– Сколько раз говорить тебе, Пол, не смей приставать к незнакомцам! – Женщина обращалась к сыну, однако по-прежнему, не мигая, смотрела на Еву злым неподвижным взглядом.
– Но она очень милая, мама, и любит собак, а еще она сказала, что собаки-мальчики считают собак-девочек кра…
Женщина схватила сына за руку, резко дернула и потащила за собой. Он было заартачился, но неохотно поплелся за матерью, жалобно бормоча что-то невнятное.
– Потому что я твоя мать, и ты будешь делать так, как я скажу, не задавая вопросов, вот почему, – донеслось до ушей Евы. – Просто она не нашего поля ягода, Пол.
Тоже мне, ходячая добродетель! Какое потрясающее самодовольство! Жалкая лицемерка.
Ева стояла, не в силах пошевелиться. Тело налилось тяжестью, окаменело.
Когда-то подобные шпильки легко и весело отскакивали от нее, точно золотые гинеи, брошенные на игорный стол. Долгие годы ничто не могло ее задеть. Ева перекраивала этот мир по своему образцу, он был для нее податливым воском, на котором она оставляла свой оттиск.
Она вдруг почувствовала, что судорожно прижимает ладонь к груди, к изящной застежке роскошной бархатной накидки – одного из последних подарков графа (он обожал осыпать ее дарами). Пальцы стиснули бархат, будто зажимая рану от стрелы, пробившей грудь.
