– Вы… поможете мне застегнуть цепочку?
Медленно повернувшись, она завела руки за голову и подняла тяжелый узел волос, обнажив шею. Между воротом платья и черным сверкающим шелком волос открылась нежная белая полоска кожи.
В этом движении было столько чувственности, столько доверительной близости, что, казалось, она сняла через голову платье и бросила его к своим ногам.
Чуть наклонив голову, она искоса, через плечо взглянула на Адама из-под полуопущенных ресниц. Потом снова отвернулась. Прирожденная кокетка, она не могла отказать себе в удовольствии бросить вызов.
О боже, она отлично знала, как действуют на Адама ее чары.
А он видел, что творится с ней.
Где-то в глубине его мозга тревожным колокольчиком звякнуло имя Хейнсворт. Мелькнула смутная мысль: на скольких мужчин смотрела она тем же лукавым взглядом? Но в эту минуту Хейнсворт казался Адаму призраком, бесконечно далекой тенью, будто в целом мире, кроме них с Евой, больше никого не существовало.
Его пальцы, обычно довольно ловкие, вдруг сделались слабыми, неуклюжими, точно чужими. Они отказывались слушаться. Адам целую вечность возился с замочком цепочки, прежде чем открыл его. Он набросил цепочку Еве на шею, золотой крестик медленно опустился ей на грудь.
Она подняла его выше, к впадинке между ключицами. Тонкая цепочка скользнула по шее. Адам, как зачарованный, не мог отвести от нее глаз. По телу Евы пробежала дрожь. Дыхание участилось, плечи дрогнули.
Адам ощутил в голове странную легкость. Словно издалека до него доносилось собственное хриплое дыхание. Застегнуть цепочку оказалось делом почти непосильным. Ведь это означало бы убрать руки и больше не касаться Евы. Все в нем противилось этому.
«Она не желает зависеть от мужчин», – пронеслось у него в мозгу.
Он вдруг необычайно остро почувствовал свое родство с дубом, обреченным на неподвижность, простоявшим века в этой долине. Какая пытка быть рядом с женщиной, которую желаешь, и не сметь прикоснуться к ней! Разве что дотронуться кончиками пальцев.
Пастор закрыл глаза, борясь с захлестнувшим его чувством, страстным и мучительным. О Господи, что, если поцеловать Еву там, чуть ниже уха, где бьется голубая жилка, и ощутить губами этот взволнованный трепет, зная, что это ты заставил ее сердце биться чаще. Схватить ее в объятия, скользнуть ладонями по бедрам к тонкой талии. Прильнуть к ней всем телом, нежно обхватить груди, почувствовать ладонями их тяжесть и услышать ее тихий стон. Сжать пальцами соски, заставив ее затрепетать. Медленно поднять подол платья, лаская бедра, добраться до шелковистой полоски кожи над подвязками, найти жаркую влажную щель между бедер. Почувствовать, как ее ноги беспомощно раскидываются, моля о наслаждении. Потом расстегнуть пояс, высвободить отвердевшую плоть, прижать Еву к дереву, пронзить ее, слиться с ней…
Из горла Адама вырвалось рычание. Его сотрясала дрожь. Он тщетно силился выровнять дыхание, как пытаются побороть боль. Все было напрасно. Он перешел запретную грань, желание оказалось сильнее воли.
К черту леди Фенимор с ее «прекрасным страданием».
Медленно, как во сне, он наклонил голову. Его вздох тронул волосы Евы, взметнув мягкую темную прядь. Губы легко коснулись ее шеи.
Дыхание Евы пресеклось. У нее вырвался тихий возглас – полувздох, полустон. Адам никогда не слышал звука более чувственного. Он замер, нежно прижимаясь губами к ее коже, наслаждаясь этим мгновением. Голова Евы безвольно запрокинулась, и губы Адама, не в силах противиться искушению, скользнули к трепещущей синей жилке под ухом, впились в нее, разомкнулись. Жадный язык очертил кружок там, где неистово бился пульс. По телу Евы пробежала волна дрожи…
Со стороны дома послышался громкий собачий лай.
Адаму потребовалась вся его воля, чтобы поднять голову. Ничего труднее в своей жизни он не делал.
– Вот и все, – прошептал он, прервав бесконечно долгое молчание.
Ева не ответила. Ее прерывистое дыхание было красноречивее всяких слов.
Несколько мгновений они стояли неподвижно, почти касаясь друг друга. Тело Адама корчилось в мучительной агонии неутоленного желания и нерешительности.
В эту минуту из-за поворота показался экипаж мисс Эми Питни. Выглянув в окно, она увидела пастора, замершего за спиной у графини. Он стоял так близко, что, возможно, касался ее грудью. Глаза леди Уэррен были закрыты. Искаженное мукой лицо выражало какое-то сильное чувство.
Услышав стук колес, они резко отпрянули друг от друга, словно сбитые ударом кегли. Графиня метнулась к дому, а пастор быстро зашагал к заднему двору.
Примерно полчаса спустя дом О’Флаэрти наполнился оживленными голосами миссис Снит, Эми, Джозефины и Дженни, дочери леди Фенимор. Поднявшаяся суматоха помогла Еве немного прийти в себя.
Преподобный Силвейн оставался в доме с дамами и детьми, пока не прибыли остальные добровольцы. Затем мужчины занялись дворовыми постройками, застучали молотками, деловито перекрикиваясь и посмеиваясь за работой. Ева пыталась помочь Мэри по хозяйству, но все валилось у нее из рук. Она то и дело на что-нибудь натыкалась, начинала предложение и забывала, о чем хотела сказать, или просто умолкала, мечтательно глядя в пустоту. Она едва не упустила суп – тот уже начал выкипать, но ловкая Кэтрин успела подскочить к печи и спасти его. Ева начала было подметать пол, но вдруг замерла, пока один из мальчуганов не выхватил у нее метлу.
– Хорош палубный матрос, нечего сказать, леди Уэррен! – воскликнул он строгим голосом. – Тридцать суток в трюме!
– Не слишком ли суровое наказание? – мягко возразила Ева.
Она взяла младенца из рук миссис О’Флаэрти и села в кресло. Один из мальчиков устроился рядом. Ему почти удалось вытащить гребень у нее из волос, прежде чем она заметила. Графиня не обратила внимания, что Эми и Дженни держатся отчужденно. Девушки учили детей грамоте, весело играли и смеялись вместе с ними, но за все время не сказали Еве ни слова.
Поцелуй Адама заставил ее забыть обо всем. По телу еще разливалась дрожь, голова кружилась, как от хмеля. Перед глазами расстилался туман. При одной лишь мысли о пережитом пьянящем чувстве она испытывала его вновь и вновь. Ее шея пылала там, где ее коснулись губы Адама. Одного легкого касания губ оказалось довольно, чтобы Ева потеряла рассудок.
Радость и страх в ее душе сливались вместе, словно два танцора, кружащихся в страстном танце.
Желание разгоралось в ней все сильнее, все нестерпимее.
Она не заметила, как Эми Питни, занимавшаяся чтением с одним из мальчиков, вдруг замолчала, глядя на нее из другого угла комнаты жестким, холодным оценивающим взглядом.
– Леди Уэррен, ваш медальон действует. Он в самом деле защитил нас, – шепнула ей капитан Кэтрин, по-детски доверчиво прильнув к ее плечу. Ева с иголкой в руке старательно зашивала и штопала прорехи в бесчисленных детских фартучках и коротких штанишках. – Отец ушел.
