Поскольку маркиз с собой книгу захватить не догадался, оставалось смотреть в окно, но даже самые очаровательные сельские пейзажи Англии не могли сравниться с видом напротив. Прошло не больше пяти минут, а Николас снова не мог оторвать от нее глаз.
Трабридж начал с ее высокого, заколотого камеей воротника и, спускаясь все ниже, думал, как ему повезло, что ее темно-синее с кремовым дорожное платье такое изысканное. С бесчисленными рюшками и оборками, с дюжиной пуговиц и ленточек, с нижним бельем, наверняка таким же замысловатым, он мог надеяться – для того, чтобы в своем воображении снять с нее все целиком, потребуется больше времени, чем занимает поездка. Потому что если она окажется голой до того, как они приедут в Норфолк, и ему придется сидеть тут с этой картинкой в голове, связанному по рукам и ногам своим дурацким обещанием не прикасаться к ней, то останется только пройти в конец движущегося поезда и броситься на рельсы.
Глава 11
Николас все еще смотрит на нее. Белинда не отрывала глаз от книги, но ей это и не требовалось, она ощущала на себе его взгляд, словно палящее солнце. Колени все еще горели там, где прижимались к его телу, а слова его словно клеймо были выжжены в мозгу: «Под этой чопорной, ледяной внешней оболочкой вы пылаете жарче, чем адский огонь».
Теперь Белинда и вправду пылала, и все из-за него. Она пыталась сосредоточиться на книге, но под его взглядом это было невозможно. И Трабридж тоже это знает, испорченный человек.
– Знаете, если уж вы притворяетесь, что читаете, – пробормотал он, – то, наверное, следует переворачивать страницы хотя бы иногда. Так будет гораздо убедительнее.
Белинда взглянула на него поверх книжки и обнаружила, что Николас развалился на своем сиденье в ленивой позе, прислонившись плечом к окну. Губы его изогнулись в улыбке.
Она нахмурилась.
– Неужели вам никто не говорил, что смотреть на человека в упор – грубо?
– Знаю, но ничего не могу с собой поделать. Лучше я буду смотреть на вас, чем в окно. Это гораздо приятнее.
– Весьма откровенные комплименты, – сказала Белинда, переворачивая страницу. – Но на меня они потрачены зря.
– Разве я не знаю? – уныло отозвался Николас. – Но от этого они не становятся менее правдивыми.
Белинда хмыкнула.
– Полагаю, вы сочтете созерцание любой молодой женщины более предпочтительным, чем вид из окна.
– В общем да, – согласился он, улыбаясь еще шире. – В конце концов, я мужчина. Кроме того, – добавил маркиз, выпрямляясь и кинув взгляд в окно, – Кембриджшир не является моей любимой частью Англии. Дурные воспоминания.
– Неужели? – Заинтригованная, Белинда опустила книгу на колени. – Почему?
Его улыбка исчезла, и Николас погрузился в молчание так надолго, что она решила, что не дождется ответа.
– Неужели это имеет значение? – спросил он через какое-то время.
Белинда всмотрелась в его профиль, в застывшие плечи и сжатые губы.
– Да, – мягко произнесла она. – Думаю, имеет.
– Не представляю, с какой стати. Прошлое вообще не имеет значения.
Николас замолчал. Похоже, вид из окна вдруг показался ему куда более захватывающим, чем прежде. Он был не из тех мужчин, что любят говорить о себе, и сейчас Белинде выпала редкая возможность узнать о нем побольше.
– Может, вы и считаете, что оно ничего не значит, но это не так. Я понимаю, вы терпеть не можете отвечать на вопросы личного характера, но придется преодолеть это нежелание. Любая женщина, на которой вы захотите жениться, пожелает узнать о вас больше.
– Вы правы, конечно, – вздохнул Николас и повернулся к ней. – Мальчиком я надеялся поступить в Кембридж, потому что меня всегда увлекали химия и прочие науки. Я постоянно задавал вопросы, приставал ко всем, кто обладал хоть какими-то научными знаниями – к гувернеру, к пивовару Хонивуда, к местному доктору, к владельцу аптеки. Собирал бабочек, жуков и головастиков. Я даже… – Он замолчал и улыбнулся какому-то воспоминанию. – Даже устроил себе лабораторию. Оборудование пришлось проносить тайком, и мы с мистером Хатуэем держали все, конечно, в страшной тайне, но эксперименты мы с ним проводили сногсшибательные. – Николас сделал паузу и перестал улыбаться. – Какое-то время.
Белинда нахмурилась.
– Но я не понимаю. Почему нужно было в тайне проносить оборудование и держать все в секрете?
Николас уныло усмехнулся.
– Знали бы вы моего отца, не стали и спрашивать. В любом случае, – продолжил он, не дав ей задать следующий вопрос, – некоторые из моих экспериментов были по-настоящему успешными. В особенности те, которые касались использования хлорной извести в гигиенических целях. Учась в Итоне, я написал статью с предложением добавлять хлорную известь в общественные водопроводы, чтобы сократить распространение брюшного тифа, и мой профессор отправил ее в Кембридж со своим восторженным отзывом. Мне предложили подать туда заявление и даже пригласили на собеседование. Я так и сделал, и меня приняли.
Белинда озадаченно нахмурилась, вспомнив, что Николас сказал Джералдине в тот день в Национальной галерее.
– Не понимаю. Разве вы учились не в Оксфорде?
– Разумеется. – Он снова улыбнулся, но на этот раз улыбка не затронула его глаз. – Все мужчины из рода Лэнсдаунов учатся в Оксфорде.
– Но если вы хотели заниматься наукой, Кембридж подходил вам гораздо больше. И раз вас приняли, почему же вы туда не поехали?
– Лэнсдаун в Кембридже? – Беззаботность в его голосе не могла скрыть таившейся за ней боли. – Это смехотворно, Белинда. Ни один Лэнсдаун никогда не учился в Кембридже. – Он сглотнул и отвернулся. – Мне напомнили об этой аксиоме, когда отец сунул мне в руки их отказ о приеме. Они отправили его ему. По ошибке, как он сказал.
Белинда прижала пальцы к губам, чувствуя, что ее слегка мутит.
– Он заставил их отозвать приглашение.
– Разумеется. Как я уже сказал, все мужчины из рода Лэнсдаунов учились в Оксфорде, просто я на какое-то время забыл об этом.
Николас резко встал.
– Думаю, я прогуляюсь по вагону, разомну ноги. Извините.
И прежде, чем Белинда успела вымолвить хоть слово, вышел. Глядя ему вслед, она внезапно поняла смысл его резких замечаний на балу.
– Ничего удивительного, что у тебя нет никаких ожиданий от жизни, – пробормотала Белинда. – Зачем они, если тебя их тут же лишат?
Леди Федерстон увидела Николаса снова только перед тем, как поезд въехал на станцию Клифтон. Он ничего не сказал по поводу их последнего разговора, и Белинда тоже промолчала, но когда их взгляды встретились, ей показалось, что барьер, разделявший их, рухнул. «Странно, – думала она, – что от десятиминутного разговора может возникнуть чувство близости, не появившееся даже после обжигающего поцелуя». И подозревала, что мало кому известно про Кембридж.
