Утром Николас взял проспекты, приготовленные для Коньерса, и отправился к тем, кто, по его мнению, открыт для инвестирования, но хотя некоторые и проявили интерес, каждый спрашивал, одобряет ли Лэнсдаун его желание заняться коммерцией. Получив отрицательный ответ, все, как один, отказались участвовать.
К концу дня тошнотворный узел, скрутившийся в животе, дал понять, что Николас сам себя обманывает. Даже если он и найдет человека, готового рискнуть без одобрения герцога, случится то же, что и с Коньерсом. Лэнсдаун может подкупить, запугать или шантажировать.
«Я могу все исправить». Слова старика всплыли в памяти насмешкой, потому что Николас сидел тут и набирался храбрости, чтобы войти и сделать то, чего поклялся не делать больше никогда в жизни. Он пришел просить. Вероятно, это бесполезно, но Николас не может потерять Белинду без боя. Он пришел просить, уговаривать, умолять, если потребуется, чтобы отец принял Белинду, согласился на их брак и вернул ему доступ к деньгам фонда. Без этого у него не будет дохода, чтобы содержать Белинду, а Николас никогда не попросит ее вложиться деньгами в их брак. Это превратит его в того самого охотника за приданым, каких она презирает, а он не может так сильно упасть в ее глазах. Больше никогда. Если маркиз так поступит, то жить после этого не сможет.
И теперь Николас сидел тут, перед домом Лэнсдауна, готовясь сделать то, что должен. Николас попытался сосредоточиться на доводах, какими сможет убедить отца.
Белинда отвечает некоторым из критериев герцога. Она респектабельная дама, принадлежащая к британскому светскому обществу, с безукоризненной репутацией. Англиканка – перешла в эту веру, выйдя замуж за Федерстона. И богатая, с приданым. Отцу не обязательно знать, что Николас намерен не допустить, чтобы хоть пенни из денег Белинды попали в сундуки Лэнсдауна. Самыми главными препятствиями к их браку являются ее происхождение и место рождения. Он просто вообразить не мог, чтобы отец позволил американке стать в будущем герцогиней. Бо́льшая часть британского светского общества приняла ее много лет назад. Собственно, большинству глубоко безразлично, что когда-то Белинда была никем, дочерью амбициозного нувориша из Огайо. Но Николас знал, что отец подобных вещей не забывает и перспектива заполучить в невестки американку шокирует его ненамного меньше, чем если бы она была безродной ирландкой вроде Кэтлин.
Одного этого было недостаточно, чтобы привести Николаса в уныние. Но существовало и еще одно препятствие. Он представления не имеет, согласится ли Белинда выйти за него. Среди тех страстных криков, что маркиз услышал от нее вчера днем в рядах хмеля, не было признания в любви.
И все-таки попытаться стоит. Николас встал, набрал в грудь побольше воздуха и пересек улицу, стараясь как следует подготовиться к самому трудному испытанию в своей жизни.
Уилтон по-прежнему служил дворецким в Лэнсдаун-Хаусе и был настолько невозмутим и безупречен, что мог удовлетворить требования любого герцога, однако при виде Николаса даже на лице у Уилтона отразилось некоторое удивление. Он приподнял одну кустистую седую бровь, рот его открылся и тут же закрылся. Уилтон кашлянул и, наконец, поклонившись, произнес:
– Лорд Трабридж.
– Уилтон. Как поживаете?
– Очень хорошо, милорд, благодарю.
– Рад слышать. Герцог дома?
– Я… я не уверен, милорд.
– Будьте так добры это выяснить. Хочу с ним повидаться.
– Очень хорошо, милорд.
Уилтон поклонился и ушел, оставив Николаса в холле. Ожидая, он оглядывался по сторонам. Ничего не изменилось. И никаких кошмарных картин: бо́льшую их часть перевезли в Хонивуд. Как и Лэнсдаун-Парк в Сассексе, Лэнсдаун-Хаус полностью отвечал вкусам отца, от начала до конца. Отполированный белый мрамор, классические скульптуры, стены и деревянные панели – белое на белом. Холодный дом. Он всегда был холодным домом. Николас содрогнулся.
Позади послышались шаги Уилтона, идущего по ступеням широкой пологой лестницы. Николас обернулся.
– Ну? – спросил он. – Буду я удостоен аудиенции?
Уилтон, как всегда, оставался собой – все той же полной достоинства личностью.
– Следуйте за мной, милорд.
Дворецкий привел Николаса к кабинету Лэнсдауна, еще одной комнате, что не изменилась со времен его детства. Как и в холле внизу, в кабинете все было белым, только черные и книжные шкафы из эбенового дерева, заполненные томами в кожаных переплетах, которые старик ни разу в жизни не открыл, создавали цветовой контраст. Интерьер комнаты дополняли и классические скульптуры. Все вокруг выглядело в точности, как и раньше, словно насильно пыталось вернуть Николаса в детство. Его приглашали в кабинет, только если он попадал в серьезные неприятности. Выбор комнаты, догадался Николас, сделан сознательно, чтобы внушить ему страх, все тот же парализующий страх родом из детства. Но он не боялся. Доведен до отчаяния? Да. Но не боится.
И все-таки лучше не дать Лэнсдауну ощутить его отчаяние, это все равно, что запах мяса для голодного пса. Николас постарался натянуть на себя маску блаженного безразличия и только потом переступил порог кабинета. Это оказалось труднее, чем он думал.
– Маркиз Трабридж, – доложил Уилтон и отступил в сторону, давая Николасу возможность предстать перед герцогом.
Маркиз вошел, снимая шляпу, но когда приблизился к столу, Лэнсдаун не потрудился встать. Странно, однако, ибо на герцога совсем не похоже. Он не позволял себе утратить изысканные манеры, несмотря ни на какие обстоятельства.
– Герцог, – произнес Николас, остановившись у стола и поклонившись, но когда выпрямился, увидел, что отец злобно хмурится, глядя на него.
Еще один сюрприз. Добившись капитуляции Коньерса, старик должен бы самодовольно ухмыляться, а не испепелять его взглядом так, словно готов свернуть ему шею.
– Зачем явился? – требовательно спросил Лэнсдаун, и его рот презрительно искривился. – Поглумиться пришел, верно?
Николас заморгал. Ему вдруг показалось, что он случайно ошибся домом.
– Прошу прощения? – пробормотал он. – Я не совсем уверен, что пони…
– Не играй со мной в игры, мальчишка. Я уже знаю все твои планы и отказываюсь их одобрять. И уже сказал это той американской девице, что заявилась ко мне.
Американской девице? Николас ощутил отголоски надежды, и радости, и недоверия, нараставшие с такой скоростью, что даже голова закружилась. Но долгий опыт общения с отцом заставил его скрыть нахлынувшие чувства.
– Это ты о ком?
– Как будто ты не знаешь.
Разумного ответа на это не существовало, поэтому Николас предпочел промолчать.
Его молчание взбесило Лэнсдауна сильнее, чем любые слова.
– Наглая женщина! Явиться сюда и заявить мне, что вы двое помолвлены и собираетесь пожениться! Не спросив моего разрешения, даже моего благословения этому союзу! О нет. Заявила мне это и сообщила, что я должен примириться с этой новостью, причем вела себя так, будто она королева, оглашающая королевский указ, а я никто ниоткуда. Господи, – он едва не подавился, – мне в голову не приходило, что у леди Федерстон такие отвратительные манеры, даже для американки.
