Но после нескольких часов битвы короля убедили отдать швейцарцам приказ сдаться, чтобы прекратить кровопролитие. Они повиновались, сложили оружие и тут же почти все были перебиты. В Люцерне сейчас стоит памятник этим швейцарцам работы Торвальдсена: израненный, умирающий лев. Многие считают его лучшей работой Торвальдсена, а может быть, одним из лучших памятников во всей мировой культуре.
Гибель короля
Вплоть до победы революционеров Законодательное собрание вело себя осторожно. После победы короля и его семью заключили в Тампль – некогда штаб-квартиру великого ордена тамплиеров, а позже – место, где томились в подземельях магистры этого ордена, где им был вынесен беззаконный приговор.
Исчезает и Законодательное собрание – впрочем, по собственной воле. Восстание вовсе не было направлено против него; логичнее было бы ему остаться у власти. И может быть, тогда было бы пролито меньше крови.
Но члены Собрания – законники. Они полагают, что раз произошла революция, у них нет морального права возглавлять страну. Нужно новое, чрезвычайное собрания – Конвент. И Собрание само себя распускает, назначает выборы, и 22 сентября 1792 года происходит первое заседание Конвента.
Но еще до этого страна изменилась радикально. Немногие уцелевшие во время побоища 10 августа швейцарцы отданы под суд – ведь они стреляли в народ. 2–3 сентября происходят массовые убийства в парижских тюрьмах – народ полагает, что заключенные там «аристократы» готовят заговор и надо их всех перебить. Лафайет, осудивший события 10 августа, пытается повести армию на Париж, но, как сказано выше, из этого ничего не вышло.
И вот потому-то уже на первом заседании Конвента провозглашается Республика и новая эра: «Первый год Равенства». Король окончательно низвергнут. Что теперь с ним делать?
Конвент некоторое время колебался. Но тут подоспело «дело железного шкафа», а проще говоря – сейфа. 20 ноября к министру внутренних дел Ролану явился с доносом бывший слесарь короля Гамен.
У короля было хобби: он любил слесарничать. Гамен был поэтому его хорошим знакомым, можно сказать – приятелем. И года два или три назад он по поручению короля изготовил сейф и установил его в потайном месте дворца.
Прошло некоторое время, и король угостил его обедом, а после обеда слесарь заболел. Гамен утверждал, что это король его отравил (хотя более вероятно, что он просто объелся), и после некоторых колебаний он сообщил министру о сейфе. Ролан немедленно отправился во дворец и вскрыл его. В сейфе обнаружилось множество компрометирующих короля документов: материалы его переписки с враждебными державами и прочее. Обнаружилась также переписка короля с такими видными революционерами, как Талейран и Барнав. Но больше всего всех потрясли обнаруженные письма Мирабо: из них следовало, что великий трибун революции, громя власть с трибуны Собрания, в то же время за деньги давал королю советы, как укротить эту революцию.
2 декабря депутация Коммуны (мэрии города Парижа) является в Конвент требовать суда над «Луи Капетом».
Король принадлежал к династии Капетингов, которая (включая ее младшие ветви: сначала Валуа, потом Бурбонов) восемьсот лет правила Францией. Еще в 1787 году аристократы, борясь с короной, стали иронически называть короля «гражданином Капетом». Теперь этим именем стал пользоваться Конвент.
6 декабря учреждена «Комиссия двадцати одного» для составления обвинительного акта, причем ей предложено представить такой акт уже к 10-му числу. Обвинения в этом акте были самые разнообразные; назову лишь последнее: двор… спровоцировал восстание 10 августа, рассчитывая перебить восставших с тыла.
Конвент постановляет: бывшего короля надо судить. Создавать для этого какой-то специальный суд не нужно: судить его будет сам Конвент – на том основании, что, как заявил один из докладчиков, «Национальный Конвент всецело и безусловно представляет собой французскую республику».
Сен-Жюст шел дальше и доказывал, что короля вообще не надо судить: его надо просто «поразить, как врага». Но на это Конвент все-таки не пошел и предоставил королю возможность защищаться.
11 декабря был зачитан обвинительный акт, после чего в глубокой тишине в зал был введен бывший король. «Людовик! – обратился к королю председательствовавший в тот день Барер. – Французская нация обвиняет вас. Вам прочтут изложение поступков, в которых вы уличаетесь. Можете сесть».
Затем Конвент все-таки позволил королю выбрать защитников. Он остановился на двух известных адвокатах, Тарже и Тронше. Первый отказался в героическом послании, подписанном «республиканец Тарже». Второй согласился, а взамен Тарже защищать Людовика вызвался престарелый Мальзерб, некогда либеральный министр молодого короля Людовика XVI. «Мой господин, – сказал он, – дважды призывал меня в свой совет, когда этой чести домогались – я должен прийти к нему с советом теперь». Король был тронут: «Вы рискуете своей жизнью и не спасете мою
[8], – а затем сказал: – Я убежден, что они меня погубят, но все равно, давайте заниматься моим процессом, как будто я должен его выиграть, и я его выиграю, потому что память обо мне будет безупречна».
Последнего он не достиг. Для демократов он остался «изменившим народу» (Герцен), для эмигрантов – виновником революции. Да и, если подойти беспристрастно, все равно ему многого недоставало, чтобы быть хорошим королем.
Недостатки бывшего герцога Беррийского, бывшего короля Людовика XVI, а ныне гражданина Капета – в первую очередь недостатки короля – стали хорошо видны, когда на следующий день после представления доклада комиссии Конвент допрашивал короля. Тот мог избрать различные линии поведения. Мог, как сделал в свое время Карл I, вообще отказаться говорить с Конвентом (но король знал историю и следовать примеру Карла не захотел). Мог отказаться отвечать на трудные вопросы. Мог выступить как политический лидер с определенной программой: «Да, я это делал, поскольку добивался таких-то целей». Он избрал наихудшую тактику: запирался, отрицал все обвинения, в том числе и те, доказательства которых после вскрытия «железного ящика» были в руках Конвента.
Но бесспорно и то, что он был далеко не худшим из французских королей. Защитник говорил в своей речи: «Народ пожелал свободы – он дал ему свободу» (эта фраза вызвала в Конвенте недовольство). Возражая на утверждение, будто сама королевская власть есть преступление, он напомнил, что уже после революции, осенью 1791 года, нация предложила королю власть: «В таком случае преступной была бы нация, которая сказала: „Предлагаю тебе королевскую власть“, и в то же время мысленно решила: „И накажу тебя за то, что ты ее принял“… Граждане, скажу вам с откровенностью, достойной свободного человека: я ищу среди вас судей, а вижу лишь обвинителей!» Он завершил свою речь так: «Я не кончаю, граждане. Я останавливаюсь перед историей; подумайте о том, что она будет судить ваш приговор, и что ее приговор будет приговором веков…»
Прения по делу короля были очень острыми; наиболее последовательные революционеры, такие как Сен-Жюст, добивались казни короля, дабы повязать весь Конвент кровью; менее последовательные (прежде всего жирондисты) стремились его спасти, понимая, что после казни короля пощады не будет никому. В итоге весь вопрос свелся не к тому, виновен ли король (те, кто пытался его спасти, сразу уступили эту позицию, тем более что в сейфе действительно хранились достаточно серьезные улики), а к тому, каково будет наказание.
