15 марта 1804 года отряд драгунов, вопреки всякому международному праву, пересек баденскую границу, окружил городок и арестовал герцога. Его отвезли в Страсбург и заключили в тамошнюю крепость. Никаких важных документов при нем не нашли, Дюмурье тоже.
Дело в том, что информация, которую получили французские власти, была весьма неточной. Пишегрю действительно участвовал в заговоре, но Моро, который знал о заговоре, участвовать в нем отказался. А Дюмурье… тут вообще историю можно было бы назвать комической, если б не ее трагический исход.
Дело в том, что никакого Дюмурье ни в Эттенгейме, ни в Бадене не было. Но при герцоге состоял некий эмигрант Тюмери, называвший себя генералом. Шпиону же послышалось «Дюмурье», так он и доложил в Париж.
Итак, герцога отвезли в Страсбург и заключили в крепость. Пишегрю, прятавшегося в Париже, удалось найти и схватить. В пьесе Мериме «Испанцы в Дании» этот эпизод описан следующим образом: старая шпионка обучает дочь уму-разуму: «Благодаря всего-навсего жареному цыпленку я обнаружила место, где скрывался генерал Пишегрю… В один прекрасный день иду я в нашу съестную лавку и спрашиваю у хозяина жареного цыпленка. А он мне и говорит: „Мне очень жаль, сударыня, но я только что продал последнего“. Я хорошо знала всех обитателей нашего квартала, и меня разобрало любопытство: кому? Отвечает: „Такой-то. Он, видно, любит себя побаловать: каждый день покупает себе на обед жареную птицу“. А надо тебе сказать, прошло три дня, как мы потеряли из виду генерала Пишегрю. Я все это смекаю и говорю себе: „Черт побери, соседушка, какой у вас аппетит! Похоже, что вы совсем изголодались!“ Словом, прихожу на следующий день и покупаю куропаток, притом, заметь, нежареных – нарочно для того, чтобы поболтать с поваренком, пока они будут жариться. И вдруг входит мой соседушка, у которого такой аппетит, и покупает жареную индейку – чудная была индейка… „Ах, – говорю я ему, – господин такой-то! Аппетит у вас неплохой: ведь этого двоим на целую неделю хватит“. А он подмигивает мне и говорит: „Я, знаете ли, ем за двоих“. Француз ведь скорей пойдет на виселицу, чем упустит возможность сострить. Я посмотрела ему в глаза, он отворачивается, берет свою индейку – и за дверь. Мне больше ничего не надо было – я уже знала, что ему известно, где Пишегрю. Человека этого, конечно, забрали, и за хорошее вознаграждение он превосходнейшим образом выдал генерала, а я получила шесть тысяч франков» (тут следует примечание П. Мериме: «Исторический факт»).
Моро также был арестован, с этим никаких хлопот не было, поскольку он в заговоре не участвовал и спокойно жил себе под Парижем.
Герцог, несмотря на полное отсутствие улик против него, был 20 марта привезен в Венсенн, осужден военной комиссией и в ту же ночь расстрелян. Род Конде пресекся, хотя его отец и дед были еще живы, но детей в семье больше не было.
А что произошло с его «соучастниками»? Тут надо помнить, что все власти и все судьи были людьми революционной Франции, любой из них считал, что если даже герцог и не виновен в том, в чем его обвиняют, то все равно он виновен как эмигрант, как человек, сражавшийся против Франции, наконец, просто как Бурбон. Они не видели такой уж большой беды в том, что он казнен.
Но Пишегрю и особенно Моро – дело другое. Герцог – «чужой», враг; эти – свои, даже если они и виноваты. Их можно было судить, даже казнить (тем более, что в годы революции казнили также и своих), но тут уж нужно судить по совести.
Однако до суда над Пишегрю дело не дошло: он покончил с собой в тюрьме. Многие считали, что он не сам с собой покончил, что его задушили, сам Наполеон впоследствии это опровергал, говоря: «У меня были судьи, которые бы осудили Пишегрю, и взвод солдат, расстрелявший бы его – к чему мне было бесполезное преступление?»
Моро, улики против которого были явно неубедительны, был выслан из Франции. Через 9 лет, во время последней борьбы с Наполеоном, он был военным советником антинаполеоновской коалиции и был убит в битве при Дрездене (27 августа 1813 года), успев, однако, дать коалиции очень ценный совет: «Не старайтесь победить самого Наполеона – сражайтесь против его маршалов, которым надоела война». Существует легенда, согласно которой император (бывший артиллерист) лично навел пушку и выпустил ядро, которым был убит изменник.
Но судьба герцога значила много больше. Дело в том, что в Европе на вещи смотрели совсем иначе: там судьба каких-то безродных Пишегрю и Моро никого не интересовала, а вот расстрел герцога Энгиенского, этого незначительного аристократа, стал спусковым крючком новой войны, с перерывами продолжавшейся с 1804-го по 1815 год. Совсем недавно Бонапарт закончил победоносным миром десятилетнюю войну с Европой, казнью герцога он начал новую. Крылатая фраза, которую приписывали то Фуше, то Талейрану (на самом деле это сказал Буле де ля Мерт, председатель Законодательной комиссии), звучала так: «Это больше, чем преступление – это ошибка».
Демулен и Дантон: человек 14 июля и человек 10 августа
«Человек 10 августа» и «человек 14 июля»
Поздно вечером 10 жерминаля II года Республики (30 марта 1794 года) было созвано совместное заседание Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности, то есть двух Комитетов, почти безраздельно правивших в те дни Францией. Большинство собравшихся не знали, о чем пойдет речь: ясно было только, что о каком-то исключительно важном деле, иначе зачем созывать сразу два Комитета вместе? И были немало изумлены, услышав, что им предлагают санкционировать арест нескольких ведущих членов Конвента, прежде всего – «человека 10 августа» Дантона и «человека 14 июля» Демулена.
1
До революции Жорж-Жак Дантон ничем замечательным не выделялся. Родился он в 1759 году, в провинции, в Арси-сюр-об; в детстве переболел оспой (эта болезнь тогда не щадила никого: ни бедняков, ни королей; кстати, Людовик XV умер от этой болезни) и был рябым, как Мирабо. Его иногда называли «Мирабо простонародья», но, конечно, не за уродство, а за ораторские таланты.
Перебравшись в Париж, Дантон выступал в суде адвокатом. Между прочим, еще в 1787 г., то есть уже в начале революционных событий, он выступал в суде ходатаем двух лиц, желавших доказать свое дворянское происхождение, а в январе 1789 он – адвокат сеньора, желавшего захватить общинную землю. Иначе говоря, ни в 1786-м, ни в 1788 году Дантон – не революционер, точно так же как не были в тот момент революционерами ни Робеспьер, ни Сен-Жюст. Вступая в адвокатскую должность – это было на заре революционных событий, – Дантон произнес, как положено, вступительную речь. Она заканчивалась словами: «Горе тем, кто провоцирует революцию; горе тем, кто ее делает».
Среди его помощников в адвокатской конторе работают Паре, Дефорж, Бийо-Варенн. Эти имена громко прозвучат в Революцию: Паре в 1793 году станет министром внутренних дел, Дефорж – секретарем Министерства иностранных дел, Бийо – членом грозного Комитета общественного спасения, который пошлет Дантона на эшафот.
Это значит, что уже к началу 1789 года Дантон интуитивно, как Мирабо, уловил правила новой политической игры. И стал собирать вокруг себя талантливых людей.
