Когда вскоре от министров потребовали отчета в истраченных суммах, министр внутренних дел Ролан отчитался до копеечки, а Дантон сделать этого не смог. Но репутацию он себе этим не испортил: все знали, что деньги Минюста шли и на дипломатию, и на войну.
Десятое августа как будто примирило также и левых – Дантона, Робеспьера – с жирондистами. Когда ставили на голосование кандидатуры министров, Фабр д'Эглантин спросил лидера жирондистов Бриссо: «Патриоты хотят ввести Дантона в министерство, будете ли вы возражать?» – «Напротив, – ответил Бриссо, – это скрепит наше примирение».
Возможно, примирение и состоялось бы. Но тут произошли сентябрьские убийства.
Свержение и низложение короля, как и следовало ожидать, не улучшило ситуации на фронтах. Враги наступают, новорожденная Республика в опасности. Что же – все на фронт? Но толпа решает: сначала надо покончить с «аристократами», которые сидят в тюрьмах – не то они оттуда выскочат и устроят контрреволюцию.
Последовала резня в тюрьмах; за два дня было убито, как уже было сказано ранее, около двух тысяч заключенных. Франция была возмущена; жирондисты, вместе с большинством граждан, потребовали наказания убийцам и их вдохновителям – Марату и Дантону.
…В действительности это было не совсем так. Да, Марат много писал о необходимости казней (вначале он требовал нескольких голов, потом его аппетиты росли, он настаивал уже на тысячах, потом на десятках тысяч казней), но прямо он к сентябрьским убийствам не призывал. Дантон же, громогласно рассуждая в те дни о великом и справедливом правосудии происходящих «судов Линча», одновременно обеими руками подписывал, подписывал, подписывал… что?
Как министр юстиции, он подписывал свидетельства о благонадежности и выпускал на свободу разных сидевших в тюрьмах «подозрительных», в том числе и своих личных врагов
[36]. Дантон великолепно разыгрывал из себя льва революции, но он не был ни кровожаден, ни мстителен. Несколькими месяцами ранее, незадолго до 10 августа, он так же грохотал в клубе якобинцев, требуя, чтобы короля заставили развестись с «распутной королевой» и выслать ее в Вену, что, как легко понять, спасло бы ей жизнь. Дантон был не слишком честным человеком, он не был разборчив в средствах, но не был кровожадным.
Но факт остается фактом: он настаивал на необходимости «народного правосудия». «Звон набата, который раздается, – грохотал Дантон с трибуны, – это не сигнал тревоги, а призыв к борьбе с врагами отечества. Чтобы победить их, нужна смелость, смелость и еще раз смелость, и тогда Франция будет спасена!»
Жирондисты поверили или сделали вид, что поверили: именно Марат, Дантон, Робеспьер наиболее виновны в убийствах. «Сентябрист!» – кричат Дантону в Конвенте. Примирение не состоялось.
Итак, звездный час Дантона, его огромная популярность как «человека 10 августа» и лидера революции была куплена недешевой ценой. Ссора с жирондистами, имевшая впоследствии самые печальные последствия, только одна из потерь. Второй была должность министра, недолго ему довелось быть главой правительства.
Дело в том, что Франция по-прежнему боится сделать министров депутатами. И вот проходят выборы в Конвент. Дантон очень популярен, он проходит в депутаты от Парижа – правда, вторым (первым был избран Робеспьер, но Робеспьер получил «за» 338 голосов, а Дантон – 638), и становится одним из лидеров Конвента. Это значит, что ему, как и министру внутренних дел Ролану, приходится выбирать: быть министром или депутатом?
Каждый из них выбрал сообразно своим талантам. Ролан, честный и посредственный чиновник, отказался от мандата. Дантон, этот великолепный оратор и демагог, – от портфеля.
Впрочем, эта потеря как раз была наименее важной, министерство вскоре потеряло всякое значение. Незамеченной, но гораздо более важной была третья потеря: он ушел из клуба кордельеров, точнее – бросил его, как ненужное орудие. Отныне в нем правят другие: Эбер, Шометт, Моморо, Ронсен – те, кого потом назовут «эбертистами».
Клубы – прежде всего клуб якобинцев и клуб кордельеров – становятся главными деятелями революции. Сила Робеспьера была в том, что он был кумиром якобинцев, оторвавшись от кордельеров, Дантон утратил источник своей силы. Но пока что это как будто бы значения не имеет.
4
Идет суд над бывшим королем. Дантон верен себе: он произносит грозные речи, но исподтишка пытается спасти короля. По крайней мере, вот что рассказал об этом впоследствии Ламет.
Выше это имя уже упоминалось – в Учредительном собрании братья Ламет считались «опасно левыми», были в числе лидеров его левого крыла. Три года спустя они – «правые», враги народа, вынуждены эмигрировать в Гамбург, где открыли довольно успешный торговый дом. И вот один из братьев, Теодор Ламет, тайно возвращается в Париж и идет в дом к Дантону.
Дантон был казнен через полтора года после этой встречи и своих мемуаров о ней не оставил. Поэтому придется принять на веру версию Ламета, не забывая, конечно, о том, что он мог быть неточен, мог добросовестно заблуждаться, Дантон мог случайно или намеренно ввести его в заблуждение, преувеличить в беседе с ним свой роялизм и т. д. Итак, вот что рассказывает Ламет: «Когда меня ввели к Дантону, он спросил: „Что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что вас ищут как врага народа?“ – „Дантон, – ответил я, – я знаю, что на вашей совести много преступлений, но знаю, что есть преступления, на которые вы неспособны: например, выдать доверившегося вам человека“. После этого у нас завязался довольно мирный разговор. – Вы, конечно, приехали, чтобы спасти короля? – спросил он. – Это можно будет сделать, если вы раздобудете миллион. Понадобится подкупить некоторых депутатов. Я не вижу никакой пользы для Республики от смерти короля и хотел бы его спасти, но предупреждаю: если это будет невозможно, я буду голосовать за казнь. Я хочу спасти короля, но не собираюсь жертвовать своей головой».
Заметим, что одновременно Дантон говорил сыну герцога Орлеанского, юному герцогу Шартрскому о том, как он организовывал сентябрьские убийства: «…Я хотел, чтобы юные парижане пришли в Шампань покрытые кровью, которая поручится нам за их лояльность, я хотел пролить реку крови между ними и эмигрантами». А в Конвенте, когда шел спор о том, публиковать ли обвинительные материалы против короля – Дантон гремел с трибуны: «Нужно напечатать доклад: вы должны оправдать перед миром и потомством тот приговор, который вы вынесете королю – клятвопреступнику и тирану!»
Дантон вел двойную игру, как и всякий политик. Ламет уехал. Раздобыть в срок миллион он не сумел, и Дантон, как и предупреждал, голосовал за казнь короля.
5
Казнь Людовика XVI окончательно подводит черту, я бы даже сказал – перечеркивает первый, конституционалистский и условно гуманный период революции. Все европейские монархии до предела возмущены казнью, даже такие страны, которые ранее держались относительного нейтралитета, как Англия или Испания, переходят, активно или пассивно, в лагерь антифранцузской коалиции.
