10
Вполне возможно, что они бы и «не посмели». На аресте (и следовательно, казни) Дантона настаивали лишь несколько человек, но они были очень влиятельны. Это были Сен-Жюст, который и готовил доклад против дантонистов, а также ведущий член Комитета общественной безопасности Вадье и «террористы» Бийо и Колло.
Робеспьер, видимо, колебался. Он не был ярым врагом Дантона и до сих пор был другом Демулена. Посмотрим, как Робеспьер характеризует своего бывшего друга в «заметках против дантонистов», на основе которых писал свой доклад Сен-Жюст:
«Камилл Демулен по причине изменчивости его воображения и по причине его тщеславия был способен стать слепо преданным приверженцем Фабра и Дантона. Таким путем они толкнули его к преступлению; но они привязали его к себе только ложным патриотизмом, который они напустили на себя. Демулен проявил прямоту и республиканизм, пылко порицая в своей газете Мирабо, Лафайета, Барнава и Ламета в то время, когда они были могущественными и знаменитыми, и после того, как он раньше хвалил их».
Как говорилось выше, Демулен, как молодой петушок, нападал на всех подряд. Но кого же из этих «всех подряд» выбрал Робеспьер? Он назвал «властителей дум» прошлого – тех, кто 3–4 года назад считался самыми великими, самыми патриотичными людьми Франции. Но к весне 1794 года Барнав уже сложил голову на эшафоте, Лафайет и Ламет были эмигрантами, объявленными во Франции вне закона, а «разоблаченный» Мирабо был вынесен из Пантеона. Получается, что эти строки написаны скорее в защиту Демулена, которого Робеспьеру все-таки очень хотелось спасти.
Отчасти об этом говорят и подписи под декретом об аресте Дантона, Демулена и Филиппо. Декрет был написан рукой Бийо-Варенна, который и подписался первым. Подпись Вадье – вторая, Сен-Жюста – седьмая, подпись Робеспьера стоит предпоследней, семнадцатой. Но как бы там не было, он подписал. Из 19 участников заседания только один, Робер Линде, отказался поставить свою подпись: он заявил, что «пришел в Комитет, чтобы накормить патриотов, а не чтобы их казнить».
Сен-Жюст собирался поступить «относительно честно»: дождаться утра, когда Дантон придет в Конвент, в лицо ему прочесть свой доклад и там же потребовать его ареста. Но коллеги дружно заявили, что это слишком опасно и что Дантона нужно арестовать ночью. Робеспьер сначала поддержал Сен-Жюста, но Вадье заявил: «Ты можешь рисковать своей головой, если хочешь; я – не собираюсь».
Когда решение о ночном аресте было принято, Сен-Жюст в ярости швырнул в камин свою шляпу и чуть было не отправил туда же и доклад; Вадье и Амар бросились вслед за ним как раз вовремя, чтобы вытащить бумаги из огня (пишущих машинок еще не было, и доклад, естественно, существовал только в одном экземпляре).
В два часа ночи были арестованы Дантон, Делакруа, Демулен и Филиппо. Когда Дантона привезли в тюрьму, все заключенные сбежались посмотреть на него – кто со злорадством, кто с сожалением. «Господа! – сказал он им. – Я надеялся вскоре освободить всех вас; теперь я сам здесь, и неизвестно, чем это кончится».
«Прекрасно известно!» – сказали бы мы, но это не совсем так. Коллеги Сен-Жюста не зря опасались дела.
Прецеденты были: все прекрасно помнили, как год назад жирондисты так же отправили Марата под Революционный трибунал, а он вышел из суда с триумфом, чтобы вскоре отправить на гильотину своих обвинителей.
Прежде всего нужно было провести решение через Конвент. А это, несмотря на отсутствие самих обвиняемых, было отнюдь не просто. Конвент запротестовал, Лежандр, один из друзей Дантона, потребовал, чтобы обвиняемым дали возможность дать объяснения перед Конвентом. Пройди его предложение – и шансы Дантона резко бы возросли, как и шансы комитетчиков попасть на гильотину вместо Дантона. Однако Робеспьер (после ареста Дантона у него уже не было выбора) нагнал страху на Конвент: он заявил, что недопустимо, чтобы интересы каких-то нескольких человек ставились выше интересов родины, что предложение Лежандра недопустимо.
Запуганный Конвент выдает своих сочленов, Сен-Жюст в тишине зачитывает свой доклад, Конвент постановляет предать Дантона и других суду Революционного трибунала.
11
Итак, самое трудное удалось. Но то была пиррова победа Комитетов.
Во-первых – кто оказался на скамье подсудимых? Демулен, то есть человек, возглавивший народ 14 июля; Дантон, организовавший революцию 10 августа; автор Конституции 1793 года Эро Сешелль; автор революционного календаря Фабр д'Эглантин и еще несколько фигур помельче. Фактически, по приказанию революционного Конвента судили саму Революцию.
Во-вторых, вплоть до весны 1794 года Комитет общественного спасения воспринимался всем Конвентом как, может быть, и чересчур властный, но необходимый орган. Республика была в кольце фронтов, внутри страны бушевал жирондистский мятеж, а в самом Париже Конвент был под ударом народных толп, Коммуны, эбертистов… Комитет был бастионом, защищавшим Конвент от всех этих врагов.
Но теперь, с одной стороны, внешние опасности стали намного меньше – республиканские армии начали одерживать победы, а с другой – Конвент почувствовал, что сам Комитет представляет для него опасность. Но после ареста Дантона члены Конвента не просто чувствовали – они ясно видели, что каждый из них в смертельной опасности. Если можно арестовать человека с такими заслугами перед революцией, как у Дантона, кто же может быть уверен, что завтра он не заночует в Консьержери, а послезавтра не отправится на гильотину?
До сих пор Конвент принимал владычество Комитета более или менее добровольно. Теперь каждый депутат боится Комитета – и мечтает о том, чтобы свергнуть его власть.
12
С судом тоже не все было просто. Прокурор Революционного трибунала Фукье-Тенвиль, конечно, готов был осудить тех, на кого ему укажут, но все же почувствовал некое неудобство. Он как-никак был юристом. До сих пор он готовил дело «Фабра и других» – в последний момент ему подбрасывают совершенно новую партию обвиняемых, Фабр переходит в разряд «и другие», а улик ему сообщить не успели. Дело совершенно не подготовлено… Из числа присяжных, по словам очевидца, «четверо или пятеро колебались, а остальные восемь каждое утро ходили консультироваться с Робеспьером». Один из присяжных якобы объяснял другому: «Мы не присяжные, а государственные деятели. Один из двоих должен пасть. Ты хочешь уничтожить Робеспьера? Нет. Значит, ты приговоришь Дантона».
Чтобы их задача была несколько легче, была устроена «амальгама»: к ведущим обвиняемым присоединили людей, обвиняемых в самых разных, преимущественно финансовых махинациях, а в доказательство «иностранного заговора» (навязчивая идея Робеспьера) к Дантону, Фабру, Демулену и Эро Сешелю добавили испанца, датчанина и двух евреев.
Этот гнусный обычай возник еще в конце 1793 года, во время суда над жирондистами: в один процесс соединяли людей, обвиняемых в довольно разных преступлениях. Так, одних жирондистов судили за связь с Бриссо и Гюаде, других – за связь с Шарлоттой Корде; Валаде судили за то, что товарищи собирались у него, Дюшатель голосовал против смерти короля и т. д. Но там еще была некая логика: всех их судили за принадлежность к одной партии. Начиная с дела эбертистов, к политическим обвиняемым стали присоединять уголовников (или, по крайней мере, людей, обвиняемых в уголовных преступлениях), а самому Эберу, помимо обвинений в «заговоре против свободы французского народа и попытке свержения республиканского правительства», вменялись такие вещи, как заурядная кража рубашек и постельного белья. Аналогичная процедура была и в деле Дантона.
