Если бы страсти меньше накалились, если бы Марат не питал такой ненависти к «государственным людям», как он именовал жирондистов, – все могло бы этим и кончиться, по крайней мере, на сей раз. Большинство монтаньяров готовы были удовлетвориться именно таким результатом. Зато с этим не были согласны ни жирондисты, ни Марат: и они, и он стремились к полной победе.
Парижане, подстрекаемые Маратом и Коммуной, 2 июня опять явились к Конвенту. Это было как раз воскресенье, подходящий для митингов день. Они вернулись к главному своему требованию: «исключение двадцати двух».
Сами лидеры жирондистов в этот день уже не явились в Конвент, считая это бесполезным и готовясь к иным методам борьбы. Тем не менее, Конвент отказался; на него были наведены пушки. Жирондист Ланжюине отчаянно защищал дело своих товарищей. «Сойди с трибуны, я тебя пришибу!» – заорал ему монтаньяр Лежандр, бывший мясник. «Сначала добейся декрета, который объявил бы меня быком!» – не полез за словом в карман его оппонент.
В итоге Конвент вынужден был покориться Коммуне, и большинством голосов 29 жирондистов исключаются из Конвента
[69]. Марат взял верх над жирондистами. Плоды победы досталась монтаньярам, но что делать с этой победой и с этими плодами – они не очень-то понимали. У большинства (исключая самых отъявленных сумасшедших) исключение своих сотоварищей из Конвента не вызывало энтузиазма, они в большинстве своем понимали, что «сегодня тебя, а завтра меня», был даже составлен протест против исключения, который подписало 67 депутатов.
Во всяком случае, пока что никаких репрессий к исключенным применять не предполагалось; их взяли под весьма либеральный домашний арест (добрых две трети из них бежали в ближайшие дни), и более того – Конвент предложил департаментам, от которых были избраны исключенные жирондисты, прислать туда заложниками депутатов от Конвента в таком же числе, чтобы доказать, что арестованным ничто не угрожает.
Дни 31 мая и 2 июня были, в отличие от других «великих дней революции», мирным восстанием: кровь пролита не была.
Зато события мая-июня, в отличие от 10 августа, стали прелюдией гражданской войны.
Гражданская война
Предреволюционная Франция отнюдь не была «плотно сшитым» государством, да таких в Европе, пожалуй, и не было. Это был конгломерат провинций, подчиняющихся французской короне, каждая со своими провинциальными правами, иногда – с провинциальным самоуправлением (Штатами), со своей историей.
В провинциях говорили на своем языке, который либо сильно отличался от французского (как, например, провансальский), либо вообще не имел с ним ничего общего – как было в Бретани или Гаскони.
После 31 мая многие провинциальные собрания были возмущены насилием, учиненном в Париже над народными избранниками, и подняли восстание, бежавшие из Парижа жирондисты возглавили это восстание.
А между тем уже несколько месяцев как началось роялистское восстание в Вандее (об этом чуть ниже). В общей сложности более 60 департаментов (из 93) – две трети страны поднялось против Парижа при том, что одновременно шла война с внешним врагом и с разных сторон надвигались армии антифранцузской коалиции. Казалось, осуществляется извечный кошмар французской государственности: расползающиеся провинции.
И все же Конвент сумел довольно быстро овладеть положением. Мы не будем здесь рассматривать перипетии гражданской войны, но все-таки надо понять, как Парижу удалось взять верх над явно превосходящими силами.
Вероятно, в тот момент союзники могли бы легко занять территорию Франции, но… они не видели для себя в том большого интереса.
Вопрос о расчленении Франции, захвата всей ее территории определенно не стоял. Времена Александра Македонского, завоевывавшего державу за державой, прошли, а времена Наполеона еще не настали. Такое расчленение никогда не было в планах европейских держав, даже и раздел безгранично слабой Польши проходил «с большим скрипом». Нет! Каждая из союзных держав думала о том, чтобы закрепиться в какой-нибудь провинции, получить важную крепость или порт, не более того.
Австрийцы рассчитывали приобрести Валансьен, прусский король еще не думал об Эльзасе, но ему хотелось получить Майнц, пьемонтцы – вернуть себе Шамбери и Ниццу, испанцы вообще не очень хотели воевать, но все-таки «слегка подумывали» о Руссильоне. Англичане настаивали на осаде Дюнкерка. «Священная война» союзников на самом деле имела очень ограниченные цели.
Восстание в стране выглядело еще более грозно.
Роялистский мятеж в Вандее вспыхнул в марте. Непосредственной его причиной был набор в армию, но правильнее сказать, что это была лишь последняя капля. Крестьянам Вандеи не нравилась борьба против аристократии, которую они привыкли уважать
[70]; их разъярила борьба против священников, которым они верили. Затем – свержение короля, его казнь. Много ли требовалось, чтобы они восстали?
А в июне поднялись крупнейшие торговые города, симпатизировавшие партии Жиронды. Лион сверг якобинцев еще 29 мая; Марсель сделал то же, узнав о событиях 2 июня. Также и в Бордо верх взяли сторонники жирондистов.
Но здесь дала о себе знать исконная провинциальная слабость. Хотя провинции имели самоуправление, но за 150 лет абсолютизма они разучились действовать без приказа из центра. Мятежники действовали вяло и нерешительно. Кроме того, большинство жирондистов были, по крайней мере, в тот момент, искренними республиканцами и ни с роялистами, ни тем более с англичанами вступать в союз не хотели. Нерешительность и принципиальность обрекли жирондистский мятеж на быстрый конец. Несогласованность действий и недооценка противника привели к тому, что и союзники, и вандейцы в конечном счете также потерпели поражение.
Но если восставшие не проявили достаточной энергии, то и Конвент поначалу колебался. Прежде всего – что делать с арестованными жирондистами?
16 июня Комитет общественного спасения поручил безжалостному Сен-Жюсту подготовить доклад для Конвента. Его требовалось представить через 4 дня, однако он не был представлен ни через 4, ни через 8, ни через 12 дней. С ним тянули чуть ли не месяц, и это – во время мятежа, когда неделя равняется году! Видимо, в Комитете шли об этом жестокие споры, а сам доклад получился какой-то двусмысленный.
