Он выдержал драматическую паузу, скользнул взглядом по монитору и усмехнулся:
— Пульс участился, это хорошо. Не люблю, когда мои слова оставляют равнодушным. Я вынужден ненадолго уйти. В мое отсутствие Рэнди о тебе позаботится. Когда я вернусь, ты уже почувствуешь изменения в организме.
— Ты чертов псих. — Майк дернулся, раня кожу на запястьях.
Фиска не смутил его выпад.
— Настоящее искусство всегда граничит с безумием. Скоро увидимся. — Он кивнул помощнику, и тот вышел из комнаты следом за ним. Дверь захлопнулась, послышался звук удаляющихся шагов и вскоре смолк. Майк остался один, в полной тишине, разбавленной лишь его дыханием и мерным гудением аппарата.
Ладно, ладно, главное успокоиться и не паниковать. Есть кое-что хорошее в этой ситуации: его не убили сразу. Иногда и секунда способна многое изменить, а в его распоряжении имелось несколько часов. Как же он так подставился-то! Полагал, что в толпе его не посмеют тронуть, и не учел, какие возможности дают деньги в совокупности с изобретательностью. Его усыпили, инициировав приступ, и увезли на «Скорой», которая наверняка поджидала где-то за углом. И ни один свидетель не заметил ничего странного — прохожему стало плохо, и парамедики забрали его в больницу.
Он снова подергал руками, отлично понимая бессмысленность этого действия. Пластиковые стяжки, закрепленные за поручни, сидели плотно. Майк попробовал рвануть их, но твердый пластик лишь порезал кожу — не оставляя возможности переместить руки, разорвать или перетереть путы о гладкий металл.
…Приказ был не просто идиотским, а тупым и жестоким до самодурства. Они только что вернулись с пятнадцатимильного марш-броска с полной боевой выкладкой, еле волоча ноги, и кто-то из парней присел на землю и не сразу заметил этого высокопоставленного урода, который, похоже, только искал повод, чтобы продемонстрировать свою власть или отыграться за плохое настроение. Под руку попался Дэнни Стивенс, здоровенный детина, но безобидный — марш-броски давались ему тяжелее, чем остальным.
Майк не слышал, с чего начался конфликт, — офицера что-то возмутило в поведении Стивенса, и он приказал ему повторить дистанцию, если тот не хочет, чтобы его вышибли из армии. Капитан Труман попытался вступиться, но в офицера будто бес вселился. Он орал, брызгая слюной, и все его рыхлое, в оспинах, лицо пошло красными пятнами. Майк даже подумал, уж не под наркотой ли он? Слишком неадекватно себя вел.
Когда несчастный Стивенс поднялся и направился к линии старта, чтобы заново пробежать марш-бросок (все знали, что Дэнни не осилит повторную дистанцию), Нолан не выдержал. У него тогда пару дней как кончились таблетки, времени заехать за новым рецептом не было, и Майк ощущал нарастающую нервозность, а по ночам просыпался от жутких кошмаров.
Офицер повернул к нему голову, заметив направленный на себя пристальный взгляд, и крикнул что-то оскорбительное лично ему, а затем отвесил мерзкую шуточку про Стивенса, сравнив его с девчонкой. И Нолана переклинило.
Он тогда совершенно не осознавал, что творит. Позднее он вспомнит, что происходящее на фоне сильной физической усталости казалось нереальным, как сон или галлюцинация. Но кулаками он махал по-настоящему. Его довольно быстро оттащили от офицера, но испортить тому физиономию Майк успел. Его держали за руки, а он вырывался, желая еще сильнее расквасить морду зажравшемуся сукину сыну, лишенному уважения к людям.
Нолан не знал, каким образом капитан Труман уговорил офицера не закапывать Майка живьем. Медицинская экспертиза подтвердила наличие определенных психологических проблем, Труман дал ему блестящую характеристику, назвав случившееся нервным срывом, и Нолан отделался малой кровью — его попросту поперли со службы…
Майк никак не мог сообразить, какую по счету инъекцию ему ввели. Пятую? Шестую? Молчаливый парень появлялся через равные интервалы, делал укол и исчезал, не реагируя на попытки пациента разговорить его. Нолану казалось, что он провел здесь уже неделю, — так невыносимо медленно тянулось время. Самочувствие оставляло желать лучшего: несколько раз его чуть не вырвало, голова звенела от напряжения, все тело взмокло от пота. Он понимал, что должен что-то предпринять — иначе вскоре уже не сможет толком соображать, но сознание путалось, и желание заснуть становилось невыносимым.
— Я вижу, ты уже начал ощущать прелести надвигающегося гипогликемического шока. — Майк и не заметил, как в помещение вошел Фиск и теперь сидел, расположившись с бутылкой пива на непонятно откуда взявшемся плетеном кресле у стены. — Увлекательно наблюдать, как организм борется из последних сил, постепенно слабея и уступая неизбежному… Нас ждут еще несколько прекрасных часов, ни единой секунды из которых я не упущу.
Послышалась возня — помощник устанавливал на треногу видеокамеру.
— Процесс твоей смерти будет запечатлен. Этот фильм станет достойным экспонатом моей персональной коллекции. — Лицо у Фиска было мягким, а взгляд жестким.
Майк поморгал, не веря собственному зрению. Пыльное помещение, медицинское оборудование, камера, наблюдатель в изысканной черной рубашке со стоячим воротничком (такие надевает на пафосные вечерники элита), его горящие, абсолютно адекватные глаза, которыми он взирал на творящееся безумие, — все это не могло быть реальным. Но что тогда? Сон? Миленький такой сон, от которого мечешься на постели и ходишь под себя.
В углу приглушенно зазвонил телефон.
— Рэнди!
Помощник наклонился к валявшимся на полу вещам, достал из куртки Нолана мобильный и подал Фиску.
— Алло! Нет, прелестница, это не Майки. — Он подмигнул пленнику и, накрыв ладонью микрофон, объяснил: — Твой штурман.
Затем убрал ладонь и снова заговорил в трубку:
— Майк занят. Он умирает. Доказательства вы, безусловно, получите. — Он вскинул руку, взглянув на часы на запястье. — Часа через три, плюс-минус.
Фиск отключился и бросил телефон обратно на пол, на кучу верхней одежды.
— А ты не очень разговорчивый. — Он сделал глоток и наклонил бутылку, указывая горлышком на Майка. — Плохо себя чувствуешь?
— Пошел ты…
По серому потолку поползли цветные пятна, лампа двоилась, меняла форму. Прикованные по краям койки руки бесконтрольно подрагивали. Ему становилось хуже.
— Рэнди, давай еще дозу. — Смысл фразы дошел до Майка не сразу. Он не почувствовал укол, лишь ощутил, как пуще прежнего зачастил пульс. Бум, бум, бум. Каждый удар сердца как удар кнута по открытой ране.
Нолан судорожно втянул воздух, до предела наполняя легкие, чтобы не потерять сознание.
И снова мелодия звонка — уже другая.
— Я скоро вернусь, не скучай.
Скрип двери, щелчок. Тишина, гнетущая, густая, как вулканическая лава, медленно заполнила комнату. Майк пребывал в пограничном состоянии между явью и бредом, и где-то на задворках его сознания крутилась чудовищная догадка: он постарел! Его держали здесь несколько десятилетий; он разменивал день за днем, не осознавая, как быстро бегут годы, и сам не заметил, как превратился в немощного старика, безвольного, слабого, способного лишь на сожаления.
