— Да ты уйдешь с дороги или нет, овца? — раздраженно выкрикнул водитель.
Леся вернулась на пешеходную зону, прошла до перекрестка и на светофоре пересекла проезжую часть, то и дело поглядывая в сторону рощи. Стоял ясный погожий день, солнечные блики играли на пыльных листьях тополей, а прохожие шагали по тротуарам чуть медленнее обычного, плавясь в знойных лучах. Леся и сама мгновенно расслабилась, почувствовав себя в безопасности среди людей, и брела по улице, с удовольствием отмечая, как успокаивается пульс, а дыхание выравнивается.
Она не имела ни малейшего представления о том, куда идти и что делать дальше, но в данную минуту ее занимали другие мысли. Та личность, которую она достала из недр сознания на какие-то несколько секунд, чтобы выбраться из передряги с небрежной легкостью, — никак не выходила из головы. Сильная, решительная, развязная, исчезнувшая столь же быстро, как появилась. Ее хотелось вернуть, познакомиться с ней, попросить задержаться подольше…
О раздвоении личности речи не шло, Леся отлично понимала: критическая ситуация просто высвободила таившиеся внутри ресурсы — подобно тому, как мать поднимает наехавший на ребенка автобус или альпинист сбрасывает придавивший его неподъемный валун. Резервные возможности организма, проявляющиеся в опасные для жизни моменты. Но тогда почему так отчаянно кажется, что именно той, свободной, сильной личности следовало быть доминантной, играть не эпизодическую, а главную роль?
И еще одна назойливая мысль крутилась в подкорке, не давая покоя: разве насильники нападают при свете дня, практически в центре города, где полно свидетелей? Что-то абсурдное крылось в этой ситуации. Театральное.
«На себя-то посмотри, — мысленно одернула себя Леся. — Можно подумать, твое собственное поведение не напоминает фарс».
Она заставила себя отбросить воспоминания и беспокойство о будущем и сосредоточиться на текущих ощущениях, как учил ее отец. А ощущения, между прочим, были не так уж плохи — свобода, теплая погода. Правда, очень хотелось есть, но с голодом справиться легче, чем с мускулистыми санитарами.
Она бесцельно шаталась по городу до самого вечера, пока медитативный настрой полностью не развеялся. Следовало что-то решать, и как можно скорее. Обращаться к знакомым она не могла — а вдруг ее там уже поджидают? На дачу (ключ хранился под горшком с цветами справа у лестницы) — тоже. Виктор наверняка нанял людей, чтобы…
Стоп.
От неожиданной мысли, ясной как божий день, Леся остановилась. То ли ее кровь наконец очистилась от препаратов и мозг заработал нормально, то ли она устала и хотела хоть какой-то определенности — но она вдруг поняла, что все ее страхи не стоят ломаного гроша. Она взрослый, самостоятельный человек. Она пойдет в полицию, объяснит ситуацию. Пусть проверят ее личность и убедятся, что она не бродяжка. Может, у блюстителей правопорядка появится способ связаться с ее отцом?
Идти в полицию на ночь глядя Леся не хотела. Ее клонило в сон, к тому же «утро вечера мудренее» — любил повторять отец. Она пробралась на территорию детского садика, спряталась в увитой плющом беседке, улеглась на скамейку и впервые за долгое время заснула без сновидений.
Из дневника В.
Мужчины ломаются. Огромная глыбина, мощная, непробиваемая, сперва дает трещину, а потом рассыпается мелкой щебенкой. Я видела это много раз. Я бы не хотела, чтобы Майки сломался.
И дело даже не в том, что он — мой игрок, мой выбор. Я не делала ставку на его победу — штурманам это запрещено, чтобы оградить от искушения нарушить правила. Просто он был хорошим героем, понимаете? По-настоящему хорошим. Типа Джона Сноу, только реальным, не вымышленным. И та история, в которой он сейчас играл главную роль, — история о силе, о цели, о преодолении. Меня всегда потряхивало от подобных сюжетов. Когда человек выходит за границы возможного.
Еще только изучая досье Майка Нолана, я не испытывала этой нервной, возбуждающей дрожи, какую испытываю сейчас, слыша его срывающийся от усталости голос. Тогда я воспринимала его как один из многих вариантов, безличностно. И даже когда я занималась с ним сексом — отличным, надо сказать, сексом, — я еще не была влюблена. Упс, я, кажется, произнесла это вслух? Что ж, не имеет смысла и дальше скрывать от себя самой свои чувства. Я увлечена Майком. Хочется связать его, избить до крови, заставить любить себя. Хочется самой ползать перед ним на коленях, обслуживать его, считывать его желания по одному взмаху ресниц. Черт возьми, может быть, прав Дональд, и здесь попахивает извращением? Лишний раз убеждаюсь, что привлекательность мужчины я особенно остро замечаю через его боль. Как будто мое зрение включается исключительно чужим страданием. А может быть, причина в том, что, когда мужчине больно, он наиболее ярко демонстрирует свое мужество. Или не демонстрирует.
Хотя, вероятно, я просто зависима от адреналина и игр на грани, ведь так жизнь ощущается острее. Иногда я жалею, что человеческое тело настолько хрупкое. Ведь можно было бы отрываться на полную катушку, не боясь, что изувечишься или сломаешь хребет.
Интересно, прочитай мои родители или старые друзья этот дневник, поверили бы в мое авторство? Или подумали, что это пишет больная на голову психопатка, выдающая себя за их славную, милую девочку, чуждую всего экстраординарного? А та, прежняя я, поверила бы?
Как меняется личность? Берет нечто извне, обрастая новыми качествами, как днище корабля — ракушками? Или же в ней изначально заложено то, что проявится — или не проявится — со временем, как перламутр внутри моллюска? Мне хочется думать, что верен второй вариант. Я с детства ощущала в себе смутную, нераспознаваемую неудовлетворенность. Мне не хватало опыта и ума разобраться с нею, и единственное, что я могла, — сублимировать, загонять свои неясные желания еще глубже, направлять энергию в учебу, работу, разврат, заботливо накрывая крышкой кипящее в голове варево.
Дональд сорвал эту крышку, позволив мне познакомиться с моей истинной сутью. Возможно, это произошло слишком рано и слишком жестоким способом. Но победители не сожалеют о трудностях борьбы.
За добычей охотится несколько команд или отдельных игроков — кому как удобнее. Если победитель один — приз не придется делить. Но большинство участников не волнует денежное вознаграждение. У них и так достаточно денег. Им не хватает эмоций, впечатлений. И поэтому они приходят в клуб, где находят именно то, чего им так недостает. Видели бы вы, как горят их глаза от предвкушения охоты. Еще бы! Собственноручно лишить жизни невинного (или относительно невинного) человека — это вам не скучная игра в гольф или вечер в опере. Здесь есть настоящий азарт, драйв. Нужно заметить, что участникам важно не просто убить добычу — им важно убить эффектно, потрясти воображение, вызвать овации и зависть соперников — таких же избалованных, пресыщенных жизнью богачей.
В клубе ведется негласное соревнование за самый необычный финал. Чем изощреннее, зубодробительнее смерть, тем больше очков ты зарабатываешь, занимая почетное место лидера. Последние полгода никто не может превзойти результат одного успешного финансиста, мы кличем его Эстет. Он со своей командой загнал жертву в сарай (здоровый был, между прочим, бугай, отсидевший десять лет за изнасилование и убийство), оглушил ее, подвесил за ноги вниз головой, сделал надрез на шее и сидел на раскладном стуле, наблюдал, как из несчастного капля за каплей вытекает кровь. Мало того что наблюдал, на камеру снимал — для домашнего архива.
