Суббота
Бостон, Массачусетс
— Ну что, довольно с тебя?
Голос то приближался, то дребезжал эхом удаляющегося поезда.
Майка подвесили за руки, закрепив наручники за крюк в стене, ступни едва касались пола, отчего давление в запястьях и плечах усиливалось с каждой минутой. Вскоре этот дискомфорт растворился в другой боли — всеобъемлющей, накрывающей с головой, поглощавшей все иные чувства.
Его избивали в четыре руки, не давая ни мгновения передышки. Сперва он стискивал зубы, невольно срываясь на стоны, реагируя на каждый новый удар. А в какой-то момент все удары слились в одну монотонную, бесконечную агонию, и время замерло, закристаллизовалось ледяной глыбой.
— Довольно с тебя, я спрашиваю? — Чьи-то пальцы вздернули вверх его подбородок.
Нолан с трудом разлепил веки; перед глазами вспыхивали и падали вниз белые искры. «Вот это искорки, а!» — восхищался маленький Бобби, когда они смотрели салют на День независимости. Семья Майки тогда только переехала в Чикаго, и Бобби, соседский мальчишка, был первым, кто пришел познакомиться.
Вот это искорки!
— На меня смотри. — Пощечина вынудила Майка сфокусировать взгляд. — Так-то лучше. — Фрэнк улыбнулся одними губами и отступил назад, зло оглядывая покалеченную жертву. — Не стоило тебе связываться со мной. Я подобного не прощаю.
Он сделал знак одному из бугаев. Тот коротко кивнул, поднял с пола канистру. Облил стены, плеснул на Майка, который невольно отвернулся, защищая глаза. В воздухе повис тяжелый запах бензина.
А еще Бобби постоянно декламировал фразы любимых писателей, пытаясь привлечь Майка в клуб задротов-ботаников. «Есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например — не читать их», — цитировал он Рея Брэдбери.
В целом Майк был согласен — с легкой поправкой.
Есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например — сжигать людей.
Фрэнк Уильямс крутил в руках блестящую зажигалку, напрасно ища в лице Нолана признаки страха и смятения. Пожалуй, он немного переборщил с избиением — тот плохо соображал, а значит, вряд ли в полной мере прочувствует весь ужас предстоящей казни.
Колесико зажигалки чиркнуло, выплюнув вверх дрожащий оранжевый огонек.
Топот чьих-то шагов. Короткий вскрик. Глухие шлепки, то ли удары, то ли выстрелы. Звуки смешивались, размывались, соединяясь в причудливые отголоски. Майку казалось, что он спит на очень неудобной твердой кровати, от которой ломит все тело. И кто-то невидимый переворачивает его, перекатывает на другой матрас — гораздо более удобный, и от этого сразу хочется зажмуриться покрепче и по-нормальному выспаться. А потом, часов через двенадцать, вынырнуть из забытья свежим и отдохнувшим и порадоваться тому, как хороша объективная реальность, как мало в ней боли, как много радости.
На несколько долгих десятилетий черный зыбучий провал поглотил его. А потом стал светлеть, шириться и вдруг разлетелся во все стороны пыльными облаками.
Ресницы дрогнули. Перед глазами стояла монолитная серость. Прошло несколько минут, прежде чем Майк понял, что лежит на бетонном полу. Он подтянул ноги к груди и сел — и тут же вздрогнула, прокатилась от макушки до пяток пронзительная, набирающая силу волна. Каждую клеточку тела разрывало от боли; он закашлялся, содрогаясь от спазмов в воспаленном горле. Он хватал ртом воздух, но вместо кислорода в легкие проникали бензиновые пары, заставляя его корчиться от удушья. Майк отполз в сторону, туда, где из проема двери тянуло свежестью, и жадно вдохнул чистый, сырой воздух.
Он встал, преодолевая головокружение, и огляделся. Никого в пустом помещении. Лишь на полу, у стены, валялись перевернутая канистра и наручники.
Какого хрена здесь произошло?
Его собирались поджечь, как праздничный фейерверк, — это последнее, что он помнил. А теперь он пришел в себя, все еще живой, а трое мучителей бесследно исчезли. Здесь имелось над чем подумать, но на это не было ни сил, ни желания. Единственное, чего Майку сейчас хотелось, — покинуть это вонючее место.
Солнечный свет ударил в глаза, порыв зябкого ветра хлестнул по лицу. Полуразрушенное здание, откуда он только что выбрался, стояло чуть поодаль от дороги, и Нолан здорово удивился, узнав местность. Его мотель находился буквально в паре сотен футов, а угол этого ветхого строения он мог видеть из окна своего номера. Получается, Фрэнки вычислил его местонахождение, вместе со своими головорезами выдернул его ночью из кровати и не мудрствуя лукаво перетащил в ближайшее уединенное место.
Из глубины здания донесся ритмичный звон, через минуту оборвался и вскоре возобновился.
Майк вернулся внутрь, спотыкаясь на захламленном полу, и довольно быстро отыскал телефон — он лежал на новенькой, аккуратно сложенной куртке, сразу у выхода из помещения, где его держали.
— Фрэнк Уильямс дисквалифицирован, он больше не участвует в игре, — вместо приветствия сообщила Милая. — Во-первых, он отследил твой телефон, что категорически запрещено правилами, а во-вторых, привлек дополнительных людей, хотя зарегистрировался как единоличный охотник. Больше он не потревожит тебя.
— Я слышал выстрелы. — Майк оперся спиной о стену, почувствовав слабость. — Что там произошло? Их убили?
— Тебя это не должно волновать, — строго оборвала его собеседница. Ее напряженный тон даже близко не соответствовал их недавнему душевному разговору. Сейчас словно кто-то стоял рядом с нею и отслеживал каждое слово и интонацию, дабы она не сболтнула чего-то лишнего. — Надень куртку, чтобы хоть немного замаскировать свой ужасный вид, и возвращайся в мотель. Приведи себя в порядок, Майки, и начинай думать о том, как забрать следующие координаты.
Координаты! Проклятие. Совсем из головы вылетело.
— Я скоро перезвоню, — бросила она и отключилась.
Двести футов до мотеля и два пролета вверх по лестнице показались Майку марафонской дистанцией. Он ввалился в номер и без сил рухнул на кровать. Глаза закрывались сами собой, и он бы, наверное, отрубился, если бы не исходившая от его одежды нестерпимая вонь. Бензин пропитал джинсовую ткань брюк, ядовитые испарения постепенно заполняли комнату. Нолан заставил себя подняться, разделся догола, выбросил штаны в мусорку и залез под душ. Теплая струя мягко хлестнула по шее. Он выдавил гель на мочалку, намылился и запрокинул голову назад, позволяя воде смывать грязь и кровь.
Хорошо же его обработали. Каждое движение отзывалось болью.
«Боль, она разная, как симфония: общий фон и отдельное звучание», — приговаривала Викки, возвышаясь над ним и надавливая острой шпилькой ботфортов ему на грудь. Она любила экспериментировать. А он любил ее.
Нет. Исключено. Этого просто не могло произойти. Майк снова перетряхнул всю одежду, проверил каждый угол в номере, но так и не обнаружил конверта. Там, на пляже, он сунул его в карман брюк, потом сел в такси. В номере конверт не доставал, так и завалился спать. Неужели он где-то выпал?
