– Я пришел, чтобы помочь вам отбиться, – кивнул Городислав. Его не оставляло чувство, будто взгляд Прияны незримо покоится на нем, как солнечный луч, и это согревало сердце, внушало уверенность в своих силах. – Но и вы должны подтвердить ваши обещания в случае удачи пропускать от нас один торговый обоз каждое лето вниз, до Полуночного моря.
– Я обсудил это с моими родичами и другими знатными людьми Латгале. Мы готовы исполнить твою просьбу, но не можем обещать, что так же гладко у тебя будет с куршами. Это очень воинственный и упрямый народ. Они не раз победоносно сражались с варягами.
– Что-то сейчас они не очень победоносно с ними сражаются.
– Говорят, те варяги приходили вдоль берегов эстов и ливов. Мы торгуем с ними, это более мирные народы.
– Так и наши лодьи смогут ходить мимо их земли. И если ты поможешь, мы и с ними заключим договора.
Корьята посмотрел на кого-то среди женщин, стоявших у двери: впереди морщинистая, очень важная хозяйка в блестящей от бронзовых украшений синей накидке, с одной стороны ее невестки с белыми покрывалами на головах, с другой – дочери в венчиках из бронзовых спиралей. С краю возле дочерей стояла и Звенислава. Когда Городислав на нее взглянул, девушка опустила глаза, и он подумал: Корьята смотрел на нее. И вновь ему почудилась торжествующая ухмылка на лице Своёны. Видимо, здесь уже обдумали все условия возможного союза. Оправдалась материнская печаль!
– Ты еще не знаешь одной новости. – Городислав снова обратился к Корьяте. – Смолянский князь Станибор согласился отдать мне в жены свою сестру. Знатностью она немногим уступает Солнцевой Деве, ибо состоит в родстве и с князьями Велеборовичами, и с конунгами варяжских стран. С такой женой я добьюсь уважения и от варягов. Мы разобьем разбойников, потом отправимся в Свейскую землю и заключим вечный мир с тамошними князьями. И тогда сможем не бояться, что с Полуночного моря по Двине снова придут грабители. Ты сам понимаешь, что это нужно даже больше вам, чем нам.
В его глазах Прияна стояла так высоко, что, казалось, ступив с нею на свадебный рушник, он и сам вырастет на две головы, станет могучим, как те древние осилки, что могли с одного берега на другой перекидывать целые горы, будто камешки. Ведь это правда – что она в родстве с конунгами свеев и те об этом помнят, ему рассказала ее старшая сестра Ведома. И для мужа этой девушки поехать к свеям и договориться с ним, опираясь на это родство, – вовсе не невозможное дело.
Дух захватывало от шири этих замыслов: будто всю жизнь пробирался на челне-долбленке по заросшему ручью и вдруг вышел в широкую реку, по которой лодьи под белыми парусами вольно несутся в заморские страны.
Городислав даже не решился произнести имя Прияны перед Корьятой и его родней, боясь выдать свое волнение. Каждый раз как он о ней думал, его пробирала дрожь восхищения. Как и тогда, когда он смотрел на нее въяве, в палате смолянского князя, которую ее лицо освещало, будто солнце.
А ведь это она, Прияна, раздвинула густую завесу ветвей и показала ему этот солнечный простор. «Если лето проживем благополучно…» – сказала она. Но Городиславу мало было «прожить благополучно». Больше всего на свете он сейчас хотел показать ей, что способен на гораздо большее, чем просто благополучно дожить до осени!
Глава 5
Рагнвальд невольно морщился: никуда не деться от запаха гари. Река и рощи на берегу тонули в дыму, будто в зловонном тумане – знамени войны, – ветер нес хлопья сажи. Даже сюда, к опушке березняка над водой, долетал жар, оттесняя свежесть весеннего вечера. Город на холме еще пылал, хотя все внутри уже должно было выгореть: похоже, наконец занялись и внешние стены, отделенные от внутренних прослойкой земли. Все, что там внутри, уже превращено в пепел и угли, источающие жар. Правда, большую часть добычи удалось спасти. Когда загорелись крыши – солнце уже высушило солому, и поджечь их удавалось довольно легко, – ворота открылись, и изнутри повалила кричащая орава женщин и скота. Там пытались отсидеться жители не только самого городка, но еще двух или трех селений. Теперь все они, люди и скот, толпились на берегу, зажатые между широкой рекой и цепью хирдманов с копьями наготове.
Мужчин среди сдавшихся не нашлось: лишь несколько подростков лет тринадцати-четырнадцати, из тех, что еще не носят этот широкий бронзовый браслет. Те, кто его носит, предпочитали погибнуть. Хьёрт Синий сказал, что это называется «браслет воина». Рагнвальд так и не понял, предпочли мужчины этого города сгореть или их вовсе там, внутри, не было. Искать их кости среди пожарища он уж точно не пойдет.
Но возможно, они остались у порогов, этих троллевых каменных гряд. Уже бывавший здесь Эйрик конунг с самого начала говорил: в реку Дуну следует входить сразу, как сойдет лед, пока вода стоит высоко. Потому что на много переходов вверх она перекрыта порогами и каменистыми мелями. А местные жители хорошо знают свою реку и нападают на чужаков, пытающихся подняться по течению, именно у порогов, где те все силы вынуждены бросать на проводку кораблей.
– Что, поспать под крышей нам сегодня не грозит? Приказывать готовиться к ночи?
Рагнвальд обернулся: это подошел Эйрик и глядел в сторону догорающего городища. На его бурой походной одежде осела сажа, и даже на рыжеватой редкой бородке что-то чернело. Зато он горделиво опирался на свой бродекс – ростовой топор, – который называл Ясеневым Троллем. Дважды он сам принимал участие в битвах у порогов и покрушил этим Троллем немало земгалов. Роста и силы ему было не занимать, а длинная рукоять топора легко доставала вражескую голову поверх кромки щита.
Рагнвальд огляделся. У подножия холма, где на вершине стоял город, имелись огороженные навесы, но сейчас там все полнилось гарью и дымом, не подпускавшим близко ни людей, ни животных.
– Пусть сейчас, пока светло, нарубят жердей и сделают загородки для скота, потом разложат костры на берегу, а потом ставят шатры, – распорядился Рагнвальд.
– Всю ночь дышать этой вонищей! – поморщился Эйрик.
– Это запах победы, мой друг! – Рагнвальд хлопнул его по плечу.
– Что возьмем из скотины?
– Да пусть быка и зарежут. – Рагнвальд выбрал взглядом большую бурую гору среди стада. – И людям, и пленным хватит. Он все равно мне не нравится.
Эйрик кивнул и отошел. Он был старше лет на семь, и его признал конунгом тинг в Сигтуне, в то время как Рагнвальд мог притязать на звание всего лишь «морского» конунга – только знатный род давал ему преимущество перед сотнями разбойников, называвших себя конунгами лишь потому, что у них имелась какая-нибудь полугнилая лохань с рваным парусом и гордым названием. Тем не менее Эйрик с самого начала, еще пока они только обсуждали этот поход, признал Рагнвальда главным. Хотя войска собрал не меньше. Рагнвальд подозревал, что Эйрику вовсе не так уж хочется быть вожаком и он вовсе не прочь, если кто-нибудь более уверенный и решительный станет давать ему дружеские указания. Так или иначе, поладили они отлично и перед выходом, принося жертвы в святилище Сигтуны, поклялись делить пополам все, что удастся раздобыть…
