– И как же ты поверила? – Рагнвальд зажал руки между колен и взглянул на сестру с мягким упреком, будто удивляясь, что она могла сотворить такую глупость.
– Харальд так держался со мной… утешал… будто это несомненная правда. И… я подумала, что это точно правда, что он чего-то знает, но мне не говорит… Он же не все мне рассказывает…
– А тебе не приходило в голову… – медленно начал Рагнвальд, – что эти слухи пустил сам Харальд?
– Что? – Гуннхильд уставилась на него, и он отметил темные круги у нее под глазами. Да уж, последний год и для нее выдался нелегким.
– Что он сам это придумал и через своих людей запустил слухи, будто я умер. И будто Хакон снова собрал войско. И подкупил хёвдингов, чтобы они «забеспокоились» и позвали его в конунги.
Гуннхильда опустила руки на колени и посмотрела на них.
– Нет… – тихо сказала она чуть погодя. – Тогда мне это не пришло в голову. Но я никуда не годилась… Думала, за что же боги так на нас разгневались… И отец, и бабушка, и ты, и Горм с Тюрой, все в один год… Только мы с теткой Оди остались… Мы плакали и плакали… Харальд сам предложил заказать поминальный камень… так жалел меня… Но почему же! – Она взглянула на брата с болью и мольбой, будто ответ на вопрос мог что-то исправить. – Почему же ты так долго не возвращался, если она умерла и говорить было не о чем?
Почему? Рагнвальд не отвечал и даже не глядел на сестру. Он затруднялся объяснить это словами, хотя и сейчас отлично помнил свое тогдашнее состояние. Как день за днем слонялся возле свежего кургана, будто коза, привязанная к колышку и неспособная уйти без хозяйки.
Уже тогда он чувствовал: это крушение всех надежд. Ингер умерла. Он приехал сюда за ней, готовый хоть продаться Хакону Доброму в неволю, лишь бы выкупить ее. Но выкупить ее у Хель невозможно. Такое не удалось даже асам. И зачем возвращаться? Куда? Где еще есть жизнь в Среднем мире, если Ингер умерла?
Ей сказали, что он, ее муж, погиб в том сражении возле Эбергорда. Кто-то из норвежцев клялся ей, что своими глазами видел, как его, Рагнвальда, пронзили копьем и он упал мертвым. Возможно, даже не врали, потому что видеть это они и правда могли. Они лишь не могли знать, выживет он или нет. Ну, еще бы – он и сам месяца два не был уверен, на каком свете находится. Только думал, что в Валгалле должно быть поприятнее, и уж не попал ли он в тот самый ад, про который рассказывал епископ Хорит – где боль и тьма, жар и холод одновременно.
Норвежцам, конечно, хотелось верить, что он, последний мужчина шведских Инглингов в Южной Ютландии, уже в аду. А Ингер… такая жизнерадостная и гордая женщина не могла пережить столько горя и позора сразу. Она заболела, как только ее привезли. Не могла есть – ее чрево отвергало любую пищу. И через два месяца, когда он, Рагнвальд, в Эбергорде понял, что все-таки выжил, его жена в Норвегии умерла.
И возле ее кургана закончились все земные пути. Хакон, хоть и сам христианин, не поскупился на погребальные жертвы, отправил с ней вместе рабыню и лошадь с повозкой, дал всякого добра. Понимал, что сам виноват в этой смерти, а к тому же он успел объявить Ингер своей женой и даже королевой, если родит наследника. Говорил, что дал ей свадебные дары и хотел отправить ее родичам выкуп. Что, дескать, тоже считал ее вдовой.
Но теперь что за важность? Рагнвальд день за днем проводил возле кургана – то садился наземь, то бродил вокруг, но не имел ни единой мысли, куда отсюда отправиться. Если она здесь и забрать ее домой невозможно, ему тоже некуда идти. Он, ее муж, виноват в том, что ее взяли в плен и увезли. Как он теперь взглянет людям в глаза?
Но все прочие люди его тогда мало заботили. Рагнвальд чувствовал себя униженным, но почему-то ему казалось, что лишь она, Ингер, простила бы его. Она, с ее гордостью, честолюбием, самоуверенностью – простила бы вину мужа, потому что ему она с самого начала готова была простить все. Глядя на них, мало кто верил, что они уживутся. Женщине вроде Ингер нужен муж мягкий, как тряпочка, а о Рагнвальде так не скажешь. Но любовь – волшебство, она как-то так улаживала их отношения, как не уладит самый могучий ум. На насмешки Ингер Рагнвальд отвечал своими насмешками, отпускал шутки, но поступал по-своему, а она бранила его, но делала все по его воле. Часто кричала и язвила, но быстро отходила и еще жаловалась, что он сведет ее с ума. Но это нравилось им обоим.
И вот ее нет.
– Почему не возвращался… – пробормотал наконец Рагнвальд. – Спроси лучше, как же я все-таки вернулся…
Но поздно. В наследственных его владениях провозглашен другой конунг – Харальд сын Горма. И у Рагнвальда хватало ума понять: на новые перемены никто здесь не пойдет. Хейдабьюру и так досталось беспокойства в последнюю пару лет, а вик живет торговлей: нет мира, нет денег.
Но, удивительное дело, Рагнвальд не находил в сердце ни капли сожаления. Допустим, Харальд сберег бы для него дедовы владения – ага, а вечно голодный волк сберег бы кусок мяса для родственника-пса, – и теперь ему пришлось бы управлять Южной Ютландией. Спорить с тингом, разбирать тяжбы, улаживать ссоры между хёвдингами, принимать торговцев, выходить в море на поиски «морских конунгов», что грабят купцов на подступах к викам. Договариваться о разных сделках с владыками других виков Восточного моря. Отбиваться от саксов, франков и вендов, лавировать между христианами и приверженцами старых богов. Даже подыскивать себе новую жену, потому что конунга без королевы засмеют свои же люди. Не из-за этого ли Хакон так возненавидел их с Харальдом, ведь они отняли у него двух знатных невест подряд! Нет… Лучше в Йотунхейм…
Стукнула дверь. Рагнвальд поднял глаза. У порога стояла Одиндис – его мать. Сжав в руках край передника, с горестным морщинистым лицом, она смотрела на него так, будто он только сейчас умер, а она только сейчас об этом узнала…
* * *
Приближался йоль, но Харальд не давал пиров, объясняя гостям, что слишком скорбит по сестре. Все сочувственно кивали, по вику и Слиасторпу шли разговоры, какое, мол, у нового конунга чуткое сердце. Обсуждали, как добр он и к брату своей жены.
– Ты сам понимаешь, как неразумно еще раз менять здесь конунга, – заговорил он с Рагнвальдом через пару дней. В голубых глазах Харальда еще тлела боль, но держался он с какой-то резкой бодростью, будто говорил: вам меня не взять. – Но что касается вашего собственного имущества, то я, конечно, поспешил посчитать его ничьим. Эта усадьба и все в ней, ваши корабли – это твое законное наследство. Ты хочешь остаться и жить здесь?
– Едва ли, – помолчав, ответил Рагнвальд.
Он понимал, что в удручении может совершить ошибку, о которой потом пожалеет, но сейчас его это не волновало.
– Мне не хотелось бы строить себе рядом новую усадьбу – за сто лет люди привыкли, что конунг живет в Слиасторпе! – усмехнулся Харальд. – Но давай позовем всех хёвдингов и торговых людей, пусть помогут нам оценить ее стоимость, и я выплачу тебе все в ближайшие, скажем, лет пять. Ты понимаешь, у меня нет волшебных колец, что рожают девять таких же каждую ночь, а мне надо кормить дружину. Но я поклянусь Кольцом Фрейи
[12], что выплачу все до последнего пеннинга. Ты будешь свободен от всех забот и богат.
