Свободен и богат… Как близко было счастье. Если бы Рагнвальд еще знал, что с ним делать.
Следующие дни утешения не принесли. Каждый день к нему ходили вдовы и родичи хирдманов, павших с Олавом у Эбергорда. Всех уцелевших взял к себе Харальд, но остались женщины с детьми, еще слишком маленькими для службы; Гуннхильд поддерживала их, не давая умереть с голоду, но теперь они снова шли к нему, Рагнвальду, жаловались на судьбу, приносили ревущих детей… Как будто он мог воскресить их мужей! А жилье требовалось людям Харальда, поэтому иных уже сгоняли по две семьи в одну лачугу. Впрочем, Харальд предложил простой выход: молодым вдовам он дал в мужья своих дренгов.
Судьбы людские – лишь тонкий узор на ткани норн. Когда ткань ветшает, ее сминают и отбрасывают прочь, и не заботит хозяек судьба оборванных нитей. Рагнвальд кожей чувствовал, как сминается невидимая ткань судьбы, рвется все, к чему он привык. Мир, в котором он вырос, уже валяется возле очага ненужной ветошью: вот-вот ею вытрут котел и бросят в огонь. А на ткацком стане уже заправлена иная основа, с иным узором, где от прежнего нет и памяти… «Что делать, дружок! – будто слышал он скрипучий и насмешливый голос старухи у ясеня. – Слишком много вас копошится на земле, да еще все время новые родятся! Если мы будем следить, чтобы никого не задеть, наше тканье не сдвинется с места».
Приближался йоль, но к Рагнвальду вернулась его норвежская хворь. Невзирая на ветер, дождь и мокрый снег, он в одиночестве бродил вокруг Слиасторпа, в основном возле поминального камня своего отца, поставленного бабкой, старой королевой Асфрид. «Асфрид сделала этот надгробный памятник Сигтрюггу, своему сыну, на освященном месте погребения Кнута». Все здесь напоминало ему о несчастье: век шведских Инглингов в Слиасторпе миновал.
Поселение это основали лет двести назад предки Годфреда Грозного. Здесь он выстроил себе усадьбу, названную «Двор на Сле» – Слиасторп. Годфред конунг много воевал и всегда держал при себе большую дружину. Широкое пространство вокруг усадьбы было застроено домами для нее: и большими – для молодых, и маленькими – для семейных. Старый Слиасторп сгорел сразу после смерти Годфреда – шведские Инглинги зарились на эти места, где под его покровительством расцвел такой богатый вик. Сто лет назад Олав Старый сумел утвердиться здесь, выстроить новую усадьбу возле пожарища, а домики занимали с тех пор его люди.
Но вот колесо судьбы сделало новый оборот, и теперь здесь хозяин – Харальд сын Горма, из Кнютлингов. Он, Рагнвальд, правнук Олава Старого, уже никто. Двоюродный брат королевы, живущий как гость в своем родном доме, который уже ему не принадлежит.
Но жаловаться – недостойно потомка Одина. Да и на что? Законным здешним конунгом был дядя Олав – он погиб в том сражении с Хаконом Добрым возле Эбергорда. Рагнвальд остался последним мужчиной в роду, но его конунгом не провозглашали. Он даже тинг не собирал и ни с кем не говорил об этом. Оправившись от ран, он думал только об Ингер. Кто стал бы его слушать, пожелай он стать конунгом, пока жена его в плену у врага? Кроме насмешек, ничего бы он не добился. Для Харальда пленение сестры значило меньше, куда меньше, чем брак с Гуннхильд – Госпожой Кольца, законной наследницей священной власти королевы Асфрид. В глазах людей эта пара воплощала военную силу и божественную милость. Рагнвальд ничуть не удивлялся, что жители Хейдабьюра охотно поддержали таких владык.
Замерзнув, он возвращался в дом, садился к огню. Все здесь было ему знакомо, как собственные руки: резьба потемневших от дыма опорных столбов, котлы на балках, скамьи, камни очага, железные треноги, ковры на стенах – их частью принесли в приданое его мать, Одиндис, и Гильда, мать Гуннхильд, а частью они же вышивали долгими зимами. Старые щиты Олава Говоруна, отца Гуннхильд: у него имелась привычка сохранять щиты, пострадавшие в битвах, и вешать на стены грида как напоминание о своей доблести. Он весь был в этом… Особенно гордился теми, от которых остался один умбон, едва держащийся на двух-трех обломках. Странно, что Харальд еще не приказал сжечь этот мусор, а умбоны и железные рукояти отдать в кузню.
Но теперь Рагнвальд здесь не хозяин. И от этого казалось, что это не его старый Слиасторп, а какое-то чудное место, куда он попал во сне.
И если Харальд не тронул старые разбитые щиты, то изменил нечто куда более важное. Он отменил подать, которую при Олаве Говоруне и его предшественниках – со времен Харальда Клака – взимали с христиан за их отказ участвовать в жертвоприношениях. Этого епископы саксов уже давно добивались от датских конунгов, а Харальд отдал распоряжение это сразу после своего провозглашения. Это привлекло к нему сердца и христиан Хейдабьюра, и саксов, а чтобы приверженцы старых богов не возмущались, он объявил, что будет вносить долю за христиан сам. Рагнвальд восхищался: одним движением Харальд сумел угодить и старым богам – ибо его доля в жертвах возросла, – и Христу сыну Марии, ибо порадел за его последователей. Правда, доброта обходилась недешево, но теперь Харальд, единственный конунг всей Дании, мог себе это позволить.
Христиане Хейдабьюра захаживали в Слиасторп чаще прежнего, в том числе два здешних священника, саксы Бадагар и Ланбод. Харальд охотно с ними беседовал.
– Если кому случалось упасть в холодные, бурные волны моря, а потом быть извлеченным из них дружеской рукой, спасенным от смерти, обогретым и доставленным в безопасное место – тот может представить себе чувства человека, принявшего святое крещение, если умножит их в десять и двадцать раз! – говорил отец Бадагар, служитель самой старой церкви Хейдабьюра, которая, с перерывами то подвергаясь гонениям, то вновь расцветая, спасала души датчан уже почти сто лет. – Ибо принявший крещение вместе с тем получает крепкую защиту от любой беды. Сам рассуди, конунг: что нужно сделать язычнику, чтобы после смерти обрести награду?
– Погибнуть в сражении, с оружием в руках, не уронив чести, – с веселым видом отвечал Харальд, будто это лишь обычная игра в вопросы.
– А как же быть мужу, если он, будучи доблестен, коварством судьбы не допущен к этой достойной смерти? Вот, скажи мне, кто зовется величайшим героем древности?
– Слышно, как будто это Сигурд, по прозвищу Победитель Дракона.
– Не сомневаюсь, ты прав. Но слышал я, что этот человек был убит коварством своих родных, в спину, во время охоты, когда пил он воду из ручья, а оружие его лежало рядом на земле. И слышно, что этот человек не попал в те палаты, где павшие в битвах вкушают… не блаженство, но по меньшей мере мясо вепря и пьют мед?
– Увы, это так!
– Ты сам видишь, как несправедливо наказала Сигурда судьба. Но разве кто может быть защищен от ее коварства? В то время как любящий Бога нашего Иисуса Христа защищен от сего коварства стенами, в сто раз превышающими Датский вал, ни один волос не упадет с головы верного без воли Господа.
– Но не слышно, чтобы люди Христа не умирали, – хмыкнул Торбен Сильный из числа знатнейших хёвдингов Хейдабьюра. – Или чтобы с ними не случалось разного коварства, даже и похуже, чем с Сигурдом.
– Замечание твое справедливо, но я еще не объяснил всей сути. И христианам случается принимать разные беды и гонения. Но никакая из этих бед не приходит к ним случайно, от слепого злодейства судьбы. Всякая суждена волей Господа…
