– Познакомились бы, а там осенью и свадьбу. Сын мой вырос, – княгиня с удовольствием перевела взгляд на Святослава, – а хозяйки в доме нет. Справляемся пока, но у меня свой дом, у Дивуши свой… Пора и Святше хозяйкой обзаводиться, а Киеву – княгиней молодой.
Она требовательно смотрела на Олега, но тот отводил глаза. Нетрудно было догадаться почему. За пять лет в Деревляни Олег и Ярослава привыкли чувствовать себя там хозяевами. Брак единственной наследницы с молодым киевским князем подтвердит временность их прав на эту землю. Они не могут сами выбрать себе зятя и наследника: все давно решено.
Не для того Олег Вещий, Ингвар и сам Святослав воевали с древлянами, чтобы подарить плоды побед кому-то другому. И сегодня Эльга уже приказала своим отрокам следить, не попытается ли Моровлянин тайно встретиться с волынянами. Они здесь, в Киеве, почти в одинаковом положении и могут догадаться, что общий противник делает их союзниками.
Однако внук Вещего правит в Деревляни лишь потому, что она, Эльга, и сын ее Святослав ему это позволяют. Брак его единственной дочери со Святославом окончательно привяжет к киевскому древу последнюю стороннюю веточку рода Вещего. Исключит саму возможность того, что в лице мужа Олеговны-младшей у Святослава найдется соперник, способный предъявить права на наследие покойного волота – победителя Царьграда. Их сын станет единственным законным владыкой Руси и Деревляни, и в дальнейшем править у древлян станет не князь, а посадник из Киева.
– Слава богам! Слава Руси! – во всю мощь молодых легких провозглашал Святослав, стоя за столом и воздымая чашу на вытянутых руках к самой кровле, будто предлагая богам приложиться.
– Слава Руси! Святославу слава! – сотней глоток вопила дружина.
И сама новая, прочно построенная гридница содрогалась, неспособная вместить этот шквал молодой силы.
* * *
Но вот шум и блеск огней остались позади. Отрок Начеша закрыл за спиной Эльги дверь гридницы, отрезав крики. Мураш нес впереди факел, освещая ей дорогу. Позади всех шла Добрета с коробом.
В пустой и тихой избе горела одна лучина у стола, Скрябка сидела на лавке возле лежанки Брани. Семилетняя княжна не спала: заслышав скрип двери и шаги матери, живо села.
– Уже пора?
Эльга кивнула, сбрасывая шубу на руки Начеше. Браня выбралась из постели и накинула свой красный, отделанный серебряной тесьмой кафтанчик прямо на сорочку. Эльга провела рукой по ее головке. Осенью все самые знатные женщины и девицы Киева набились в княгинину гридницу, чтобы видеть, как Ута впервые заплетет племяннице косичку с красной ленточкой, с серебряным колечком на правом виске, а потом пировали в честь ее семилетия: перехода из детищ в отрочати. Волосы у Брани были светлые, как у матери, но чертами лица она напоминала Уту, и это грело сердце Эльги. Глядя на личико дочери, она мысленно видела Уту-девочку, а с ней и себя, семилетнюю отроча, стоящую на краю жизни, как на опушке дремучего леса… Да, далеко они с сестрой ушли от той опушки, где собирали пролески и заячью капусту. На такую гору забрались, что страшно вниз посмотреть – голова закружится…
Браня уже побежала к полке у печи и вытащила из горшка целую связку деревянных ложек. Добрета принялась вынимать из короба и раскладывать по чисто вымытому и покрытому скатертью столу сосуды и миски: блины, жареное мясо, похлебка из дичины, поросячий бок, каша со сливками, пироги с рыбой и грибами… Уже были приготовлены лучшие греческие блюда: на низких поддонах, расписанные желтыми и зелеными зверями и птицами по белой глине. Эльга стала перекладывать в них угощения, торопясь, пока не остыли и не перестал идти пар. Браня с сосредоточенным видом раскладывала ложки. В этом году ей впервые позволили участвовать в угощении дедов: прежде ее, слишком маленькую, отсылали к Живляне Дивиславне, ночевать с ее детьми.
Но вот они закончили и встали у края стола.
– Деды наши и бабки! – позвала Эльга, обняв Браню за плечи и произнося призыв от них обеих. – Зовем вас на угощение. Где бы ни были вы… Далеко нас занесло от родного порога, но все же мы вас помним – и вы нас не забудьте, помощью и заботой не оставьте. Придите к нам…
Она слегка сжала плечи Брани, и та добавила:
– Дедушка Вальгард! Бабушка Домолюба! Прадедушка Судогость, князь плесковский! Прабабушка Годонега, княгиня плесковская!
– И ты, муж мой, Ингвар Улебович, – тихо продолжила Эльга.
Для него она приготовила особую ложку – греческой работы, искусно вырезанную из кости. Эту ложку Ингвар привез ей из второго греческого похода. Эльга ценила ее и пользовалась только по велик-дням, а после смерти Ингвара приберегала для него.
Теперь она поднесла ложку к лицу, на миг прижала к губам выпуклое гладкое донце, будто пыталась передать поцелуй бесплотной, невидимой тени, положила ложку на край блюда с испускающей пар медовой кашей.
– И ты тоже… Князь-Медведь… – шепотом добавила она. – Приходи. Прими наше угощение и не держи зла.
И вдруг ощутила облегчение. Впервые в этот день взглянула в темные тени у двери без страха, скорее с надеждой. Крепче сжала плечи Брани.
Это был обряд не княжеский, не державный, а домашний. Здесь, в Киеве, где собралось с бору по сосенке от великого множества родов и народов, ее кровные предки принадлежали только ей, не всем. И в этом состояла огромная разница между нею, Эльгой, киевской княгиней Руси, и плесковской княгиней Годонегой, ее родной бабкой по матери. Не от народа-племени, а только от своего лица и лица своих детей она говорила со своими чурами: дедами и бабками, знакомыми и незнакомыми, теми, кого застала на свете, и теми, от кого даже имена до нее не дошли сквозь гущу поколений.
– Дедушка Улеб. Бабушка Сванхейд, – подсказывала она дочери имена ее предков по отцу, которые, как и плесковские, никогда не бывали в Киеве и не жили в этом доме. – И ты, волот земли Русской, Олег Вещий. Стрый Одд… – прошептала Эльга, и от звука этого имени, которое она слышала только в детстве от отца и его брата, у нее перехватило дыхание.
Теперь он придет. Отзовется на свое настоящее имя, которое во всей Русской земле помнит, может быть, лишь она, его племянница, да его внучка, старая боярыня Ростислава. Да Олег Моровлянин, его неудачливый внук.
Их было так много: предков, которые прожили свою жизнь в иных землях, но протянули ветви сюда, к киевским горам, и сплели их над старым корнем полянских Киевичей. Из Киевичей происходила Бранислава, жена Вещего, и последние капли их крови текут в Ростиславе, Предславе и их детях. И все эти люди, такие разные, славянского и заморского северного корня, собрались, как ручьи и речки, чтобы образовать эту могучую реку – землю Русскую.
Эльга положила руку на голову Брани и прижала дочь к себе. Та тоже, наряду со Святославом, была наследницей всех этих сил. Как они скажутся в ней?
Каждый год, все двадцать лет, Эльга готовила этот стол. Каждый раз она ждала, что деды подадут знак – хоть какой-нибудь, хотя бы скрип двери, стук скамьи, легкое прохладное дуновение вдоль щеки. Но ни разу даже вздох не нарушил тишину, воздушный ток не колыхнул пламя светильника. Неужели ее предки не могут найти к ней дорогу в такую даль?
