Все было сложнее. Женщина рода русского, она следовала за дружиной и обустраивала свой дом там, куда привело ее мужчин военное счастье. Поначалу русь, дружины уже полузабытых Аскольда и Дира, видели в Полянской земле лишь стоянку, откуда удобно совершать набеги на богатые заморские страны, торжище, где сподручно сбывать добычу: меха, полон, взятый в разных славянских землях. Но здесь русы прижились. Землю, подвластную руси, начали называть Русской землей. И пока мужчины отправлялись уже в новые походы, расширяя свои владения и завоевывая новую добычу, женщины обустраивали новый дом. А она, Эльга, жена и мать вождей этой многотысячной дружины русской, правила этим огромным домом и всеми его жителями. Русы мечами добудут себе пропитание, но чтобы поляне, древляне, северяне и прочие жили хорошо, ей, хозяйке над родом и племенем, приходилось договариваться с небом-отцом и землей-матерью. С небом проще…
После освящения серпов для большух устраивали пир. Это был, конечно же, местный обычай, который русские княгини исполняли, подчиняясь воле земли-матушки. Когда-то эти пиры возглавляли полянские княгини – такие же, как эти бабы, полногрудые, в красных плахтах и высоких намитках. Эльга и здесь сидела в белом платье с отделкой из золотой тесьмы и голубого узорного шелка, с золотыми моравскими подвесками на очелье, и уже оттого казалась среди этих женщин каким-то особенным существом, гостьей с неба. И видела по их глазам: они не считают ее одной из них, не считают равной. Русь и поляне привыкли жить вместе, взаимно нуждаясь друг в друге, как пастух и овцы; постепенно, из поколения в поколение, они смешиваются, но разница еще видна. Одни пашут свою ниву ралом, другие – мечом.
Каждую гостью княгиня оделяла куском хлеба из нарочно для этого ею самой испеченного каравая, с солью в деревянной резной солоночке в виде лебедя. Большухи с поклоном принимали дар и прятали в короба. Ели каши, кисели, похлебки с грибами, пили квас, пиво, мед и перевар. Потом принимались петь. И там, откуда зачастую летели крики мужчин и звучали хвалебные песни вождям под гусельный перебор, на всю Святую гору звучало:
На горе криница,
Коло нее пшеница.
Жали ее жницы,
Да сами молодицы.
Отроки усатые,
Девочки косатые.
Добра нивка была —
По сту коп родила…
К вечеру большухи разъезжались по своим весям, чтобы завтра вывести на поля уже целую дружину из дочерей и невесток; перед началом жатвы куски княгининого каравая с солью клали на нивы, угощая ее. И полетит в полдень, когда жницы отдыхают в тени:
Закатилось солнечко за зеленый сад.
Целуйтеся, милуйтеся, кто кому рад.
Ой, Благуся с Радусем
Целовалась, миловалась
И рученьку дала:
Вот тебе, Радусенько,
Рученька моя!
Ой, как пождем до осени,
Буду я твоя!
Этими песнями жницы будто подталкивали вперед тяжелое время страды, дожидаясь тех дней, когда нивы будут сжаты, снопы свезены, зерно обмолочено, настанет пора свадеб. И теперь при мысли об осенних свадьбах у Эльги веселее билось сердце. Она уже видела Святшу, в красном кафтане сидящего во главе стола, но не с матерью, как обычно, а со стройной, прекрасной девой под белой паволокой. А как паволоку снимут – от лица ее разольется по палате сияние, как от солнца…
Перед зажиночным пиром Эльга созвала боярских дочерей – прибраться в святилище и приготовить гридницу. Дочери Уты, Ростиславы, молодые воеводши, привычно скучающие без ушедших в поход мужей, с охотой собирались к княгине; сходили в луга, принесли цветов, наплели венков, украсили капы, вымели все, надели на идол Макоши белую вышитую сорочку, украсили рогатым убором и белым убрусом. Тут же носилась орава детей с пучками цветов в ладошках. Дивушин младший нашел на лугу лягушку и пугал ею девчонок.
– Помнишь, Ута, как нас тетка Велеслава учила жать? – вспоминала Эльга.
– Пригодилась мне наука, – вздохнула Ута, грустно улыбаясь. – Скоро, но недолго. Только один разочек я на зажинки и дожинки выходила.
– А я – три раза, – сказала Предслава и засмеялась, будто вспомнила что-то.
Каждая из них была когда-то княгиней – одна у ловатичей, другая у древлян. Каждая была старшей жрицей целого племени, но увидела своими глазами, как погибла его воля, утянутая могучей русской рекой. И обе при этом овдовели, чтобы потом найти новых мужей все там же – в русской дружине. Эльга попыталась представить рядом с собой невестку, еще одну знатную дочь русского рода – сейчас и она плела бы венки для Макоши…
Или нет? Ей порой вспоминался разговор, который случился между нею и Олегом Предславичем еще зимой, вскоре после того как все между ними уладилось и древлянский князь с женой собрались уезжать. Погас огонь на площадке святилища, миновал Велесов день – праздники закончились. Перед отъездом Олег Предславич зашел к Эльге проститься – без жены. Эльга в это время сидела почти одна, лишь с двумя старшими племянницами, Святаной и Держаной. Святана минувшей осенью вышла замуж за одного из сыновей рода Илаевичей, Держана ожидала свадьбы на следующий год. Встретив гостя, они проводили его к столу, усадили, подали блюдо с пирогами, принесли греческий кувшин с переваром, где на боку красовался чудный крылатый зверь, налили две серебряные чеканные чаши и отошли, ожидая случая еще услужить госпоже.
– Угощайся, свет мой. – Эльга улыбнулась и взяла пирожок с моченой ягодой в меду. – Собрались?
– Завтра едем.
– Кланяйся дочери особо от меня и сына.
В юности Эльга знавала князя Предслава – Олегова отца. На него Олег совсем не походил, и она надеялась, что в нем есть хоть какое-то сходство со знаменитым дедом. Спросить уже некого – те старые оружники и соратники Вещего, кого она застала в живых по приезде в Киев, говорили в один голос, что на него похожа сама Эльга. Она только знала, что у Вещего были светлые волосы и смарагдовые глаза – как у нее. Олег-младший был темноволос и сероглаз, в густой бороде сейчас, при конце пятого десятка лет, обильно сверкала седина. Ростом и статью он не посрамил бы деда – превосходил его только Мистина. Красотой лица Олег Предславич не отличался, однако выражение ума, честности, доброты вполне ее заменяло.
А на кого похожа его младшая дочь? Эльге вдруг захотелось расспросить: а что, если и у той, правнучки Вещего, такие же глаза и волосы? Но она сдержала любопытство, неприличное в ее годы и при ее положении. Скоро сама все увидит. И какова бы ни была Олегова дочь – это ее невестка, мать будущих внуков. Так нужно для блага земли Русской: чтобы все потомки Вещего, кого Рожаницы пошлют в мир, стали детьми Ингорева рода, а не соперниками его.
– Буду кланяться. – Олег кивнул и вздохнул. – Неспокойно у меня на сердце, матушка.
– Отчего же?
– Как она здесь… одна будет, среди чу… – Он запнулся и не окончил.
Эльга усмехнулась и помолчала, подперев ладонью подбородок и глядя на него.
– А не помнишь, как ты через Ильмень ехал той зимой, когда стрый Одд умер, и меня за Ингвара сватал? Мне сравнялось семь лет. И ты просил моего отца с матерью, чтобы отпустили меня в Киев, к тебе с Мальфрид, или в Волховец – к Ульву и Сванхейд. Семилетнюю девочку. В этакую даль, на другой край света!
