В то же время обсуждался вопрос о том, где должна будет располагаться будущая штаб-квартира ООН. Советский Союз проголосовал за США, поскольку, по словам Громыко, «Москва хотела быть уверена, что американцы не потеряют интереса к международным делам. Мы опасались, что Соединенные Штаты могут вернуться к изоляционизму»
[1116].
В ходе Сан-Францисской конференции возникла еще одна проблема, вызванная действиями Громыко: советский представитель заявил, что редакция пункта относительно того, что может обсуждаться на Генеральной Ассамблее, была изменена и расширена по сравнению с редакцией, принятой в Думбартон-Оксе. «Русские требуют ограничений для Ассамблеи, или же они не подпишут Устава ООН», – гласил заголовок в издании «Нью-Йорк таймс» от 18 июня. После двух дней споров на конференции Громыко были даны новые указания. Сталин вновь снял свои возражения (или, что более вероятно, Молотова) и согласился с общим мнением в отношении редакции этого пункта: как и в Совете Безопасности, члены Генеральной Ассамблеи имели право выносить на обсуждение новые вопросы. Стеттиниус выразил «свое личное и официальное восхищение великолепным конструктивным отношением к делу посла и его правительства»
[1117].
В июне в результате усилий Гопкинса Сталин вновь стал активным членом антигитлеровской коалиции, назначив маршала Жукова представителем Советского Союза в Союзной контрольной комиссии по Германии (от США представителем был Эйзенхауэр), что позволило этому органу начать свою работу, отменив требование Молотова о возможности использования права «вето» в Совете Безопасности в отношении повестки дня и согласившись с измененной редакцией пункта Устава ООН, касавшегося применения права «вето» на Генеральной Ассамблее. Это превратило Организацию Объединенных Наций в жизнеспособную структуру и позволило ООН приступить к реальной деятельности. Министр иностранных дел Китая доктор Сун Цзывэнь на Сан-Францисской конференции был удовлетворен ходом бесед Гопкинса со Сталиным (еще до того, как Сталин лично вмешался в решение проблемы, возникшей при обсуждении права «вето»). «Мистер Гопкинс смог добиться хороших результатов в беседе со Сталиным»
[1118], – сказал он Стеттиниусу 5 июня, когда тот сообщил ему, что Сталин хотел бы пригласить Сун Цзывэня приехать для проведения переговоров в Москву не позднее 1 июля. На тот момент все выглядело так, словно усилия Рузвельта по созданию Организации Объединенных Наций, которые заставили страны мира действовать совместно и в процессе совместной работы оказывать влияние на мировые события и формировать их, в конечном итоге приведут к реальным результатам.
Это казалось вполне возможным, прежде всего, потому, что отмечались и другие изменения в политическом курсе Советского Союза. Так, в конце июня было объявлено, что патриарх Алексий собирался посетить Соединенные Штаты, чтобы встретиться с представителями Русской православной церкви
[1119]. Молотов смягчил свою позицию в отношении различных прозападных поляков, и, как результат, поляки со своей стороны выработали на компромиссной основе соглашения по составу правительства, в которое должны были войти представители Польской крестьянской партии, Польской социалистической партии и Польской рабочей партии. Был подготовлен соответствующий список, с которым согласился даже Молотов. 27 июня был объявлен состав нового польского правительства. Четырнадцать мест (из двадцати одного) было выделено членам Временного правительства Польской Республики, Миколайчик стал заместителем премьер-министра. На следующий день новое правительство приступило к исполнению своих обязанностей. 5 июля Черчилль и Трумэн признали новое, реорганизованное Временное правительство национального единства Польши. Сами поляки были рады такому развитию событий, даже польская интеллигенция придерживалась мнения, что это справедливый компромисс между различными группировками. Было совершенно неизвестно, состоятся ли (и когда) свободные и независимые выборы, решение о проведении которых было достигнуто в Ялте (новое правительство не определит никакого срока), что являлось только результатом действий США: американское руководство опасалось, что новому правительству не удастся избавиться от слова «Временное» в своем названии, однако в конечном итоге в этом вопросе было достигнуто определенное согласие, по крайней мере на бумаге. (Корреспондент издания «Нью-Йорк таймс» Гаррисон Солсбери поинтересовался у Миколайчика, что тот думает о Сталине. Миколайчик ответил: «Сталин хорошо знает Польшу. В ходе бесед мы хорошо ладим друг с другом. Я считаю, что он – тот человек, с которым я вполне мог бы иметь дело»
[1120].)
По существу, Сталин взял под личный контроль внешнюю политику Советского Союза, лишив своего министра иностранных дел самостоятельности, и выстроил ее в соответствии с решениями Ялтинской конференции. Вопрос заключался в том, почему он это сделал. Единственный разумный ответ – потому, что он чувствовал, что Советский Союз нуждается в союзниках, нуждается в Америке. Противоречия, существовавшие между Соединенными Штатами и Советским Союзом летом 1945 года, были огромными. С практической (а не с идеологической) точки зрения это было не таким уж трудным решением: Америка не пострадала в результате войны. К концу войны она располагала половиной мирового производственного потенциала, вырабатывала более половины электроэнергии в мире, имела две трети мировых запасов золота и половину всех валютных запасов
[1121]. В результате войны она потеряла 405 000 человек, или 0,3 процента населения, составлявшего 130 миллионов человек. Для сравнения: немцы убили 16 процентов населения Советского Союза, 27 миллионов человек (население страны составляло 165 миллионов человек). Это была настолько большая цифра, что точное количество погибших никогда не могло быть установлено. Немцы сожгли дотла семьдесят тысяч российских сел и деревень, уничтожили сто тысяч крестьянских хозяйств. Двадцать пять миллионов россиян остались без крова, бродя по дорогам страны. Было разрушено тридцать две тысячи заводов, выведено из строя шестьдесят пять тысяч участков железнодорожных путей. Война поставила Россию на колени: Сталин нуждался в Америке, чтобы восстановить страну, ему требовался долгосрочный кредит на тридцать лет, и он прекрасно помнил об этом, когда смеялся над любовью Рузвельта к роскоши на их первом ужине в Ялте. Он считал, что эта ситуация будет благожелательно воспринята американцами (и не только исходя из христианского милосердия), потому что с учетом своего понимания экономики и того, что он узнал от видных американских бизнесменов, он предполагал, что после окончания войны и прекращения производства вооружения предприятиями США американским капиталистическим кругам будут нужны новые рынки сбыта своей новой продукции.