Единственным местом, где можно было увидеть документацию и корреспонденцию во всей их полноте, были сейфы, в которых они хранились.
Все четыре стены комнаты заполнили карты и схемы, на пластиковое покрытие которых стеклографом наносились пометки и значки с обозначением союзных войск и войск противника, постоянно обновляемые после появления курьеров из военного министерства и штаба ВМС с последними вестями с театров боевых действий. Булавками разного цвета и формы в зависимости от типа военного корабля обозначались позиции кораблей в океане: синим цветом – американские корабли, оранжевым – японские, красным – британские, а итальянские и германские – серым и черным соответственно. Чтобы можно было подойти к картам и схемам поближе, все столы, стулья и сейфы с документами группировались в центре комнаты. В центре стоял и небольшой круглый обеденный стол, за которым Рузвельт время от времени угощал своих гостей.
Неограниченный доступ в «Штабную комнату» предоставлялся редко и являлся тщательно охраняемой привилегией. Гопкинс и Лихи были единственными, кто имел на это право. Нокс, которого однажды не пустили в комнату, возмущенно апеллировал к президенту, который тут же упрекнул его в слабом управлении личным составом ВМС, но так и не внес в список лиц, имеющих право неограниченного доступа
[617]. На круглосуточном дежурстве находились офицеры-шифровальщики, три армейских оперативных дежурных офицера и три оперативных дежурных офицера ВМС. Никто из сотрудников администрации и представителей Объединенного комитета начальников штабов в «Штабную комнату» свободного доступа не имел, за исключением особых обстоятельств, какими были, например, совещания в этой комнате. Во время отъезда Рузвельта вся корреспонденция ему и от него проходила через «Штабную комнату». Чуть ли не маниакальная озабоченность Рузвельта соблюдением секретности объясняется его опасением возможного сопротивления проводимой им политике и возникновения оппозиции ей. Он считал: нет информации – не будет и оппозиции. Никто в правительстве, располагая только односторонней информацией, не мог бы возражать его грандиозным планам устройства мира. Такой порядок он однажды объяснил персоналу «Штабной комнаты» следующим образом: «Армия и военно-морские силы будут неохотно делиться со «Штабной комнатой» своей самой секретной информацией, если «политиканам» будет позволено всюду совать свой нос»
[618]. Это побудило персонал почувствовать себя наделенным особым доверием и особой ответственностью.
Обычно после полудня Рузвельт появлялся в «Штабной комнате», чтобы узнать новости с фронтов и просмотреть поступившую корреспонденцию. Затем, хотя никто не знал, что он нуждался в строго регулярных медицинских процедурах, Рузвельт перемещался в своем кресле-каталке в соседний кабинет и усаживался в кабинете врача в зубоврачебное кресло, где получал процедуры по терапии пазух носа и массаж парализованных ног.
В 1943 году президент Рузвельт с целью ознакомления человечества со своим видением послевоенного мира выбрал «Сатердей ивнинг пост», самый популярный в стране журнал. Обложки четырех номеров этого номера журнала украсили четыре репродукции картин Нормана Рокуэлла, по одной на каждую из «четырех свобод» Франклина Делано Рузвельта. Эти номера журнала имели шумный успех, и цель публикации была, безусловно, достигнута. Вскоре после этого Рузвельт решил, что «Сатердей ивнинг пост» может стать прекрасным средством для пропаганды и популяризации идеи Объединенных Наций. Он дал интервью Форресту Дэвису, журналисту, пользующемуся мировой известностью, который выступил с поддержкой Кларенса Дэрроу в знаменитом «обезьяньем» процессе и публиковал самые острые репортажи о похищении ребенка Линдберга. Статья Дэвиса под заголовком «Концептуальный проект Рузвельта по устройству мира» была опубликована 10 апреля 1943 года.
Дэвис описал идеи Рузвельта о том, как будущие Объединенные Нации будут контролировать такие потенциально опасные государства, как, например, Германия. На первом этапе, если страна не прекратит подготовку к войне, будут приняты меры карантинного характера с закрытием границ и доступа рельсовому, воздушному, речному и наземному транспорту с блокировкой всех коммуникаций: радиосвязи, телефонной связи, телеграфа и почты. С приостановкой импорта продуктов питания и отменой исполнения иностранных контрактов экономика страны будет парализована. Операции с иностранной валютой прекратятся, страна окажется в изоляции. На втором этапе, если подготовка к войне не будет прекращена, Объединенные Нации объявят о том, что стратегические центры этой страны «будут подвергнуты бомбардировке до полного их разрушения».
Рузвельт публиковал свою жесткую концепцию с единственной целью: продемонстрировать свою готовность к практическим действиям. Дэвис объяснил это следующим образом: «Он сосредоточился на силе, на разрешении проблем средствами силовой политики в отличие от того, что некоторые умники называют “политикой доброй воли“». Дэвис добавил: «К тому же он глубоко сознает, что человечество не должно снова подвергать себя катастрофе масштаба Версальского договора в течение одного поколения».
Дэвис также писал, что Рузвельт не боялся распространения коммунизма, но относится к этому вопросу достаточно деликатно, чтобы не спровоцировать каких-либо осложнений: «Он склонен верить, что революционные настроения 1917 года могли истощиться в ходе этой войны и что будущее (совсем как это было после Наполеоновских войн) на многие годы будет посвящено восстановлению, социальной стабильности и сохранению всеобщего мира».
В заключение Дэвис бросил на стол козырную карту: «При существующем положении дел контуры послевоенного мира будут зависеть скорее от Сталина, чем от Рузвельта или британских руководителей. Слишком мало оснований полагать, что президенту удастся увидеть тот мир, который он стремится построить».
Вполне возможно, что Рузвельт дал это интервью с единственной целью довести эту идею до Сталина.
При всей жесткости этой концепции идея Рузвельта по созданию международной организации, контролируемой Великобританией, Россией, Америкой и Китаем и связанной в его сознании с обеспечением всеобщего мира, заключалась для президента в том, чтобы после окончания войны Соединенные Штаты могли ограничиться самой малочисленной армией. Это в значительной степени повлияло на его планы по созданию Пентагона, гигантского военного комплекса, строительство которого в 1941 году еще находилось на стадии проектирования. Президент сам имел задатки незаурядного архитектора и лично разработал проекты некоторых зданий, в том числе двух особняков в его наследственном имении в Гайд-парке, почты в Райнбеке (штат Нью-Йорк) и военно-морского госпиталя в городе Бетесда (штат Мэриленд). Однажды его осенила идея, что Пентагон должен иметь форму огромного куба, полностью или почти лишенного окон, с искусственным освещением и принудительной вентиляцией. (Стимсон по этому поводу обеспокоенно писал в своем дневнике: «Я самым категорическим образом откажусь работать в здании такого типа».
[619])