— Ну и что? Считаешь, что я не должна была?
— Ната, ты отлично знаешь мое мнение о Вадиме Сажине. Это мужчина, который мог бы стать тебе отличным мужем! Он — замечательный, любит тебя. Не бедный, что немаловажно, у него есть изобретения, разные там гранты и все такое, у него просто золотые мозги, но разве дело в деньгах? Твоих денег хватит вам на несколько жизней. Или ты думаешь, что он будет комплексовать, что ты богата?
— Не знаю, мы с ним не говорим на такие темы. Но его мозги, ты правильно сказала, дорогого стоят.
«Может, когда-нибудь мы уедем далеко-далеко». — Мысль моя помчалась, полетела в Германию, где, я знала, Вадима давно ждали, где обещали горы золотые (большие деньги, дом, возможность работать в собственной лаборатории плюс лекции в университете).
— Как было бы здорово, если бы и ты тоже тогда, в ту ночь, забеременела, как я! — воскликнула Катя, счастливо потягиваясь. Она в ту минуту была необычайно красива, нежна. Вот что делает с женщиной материнство!
— Ладно, Катя, мне пора. У меня встреча с Мишиным, знаешь.
— На улице уже темно. Поезжай вместе с Юрой, я его сейчас позову. И подменю, хоть подвигаюсь.
— Так я же на машине, чего бояться-то темноты?
— Я беспокоюсь за тебя.
— Ладно, зови своего Юру.
Я не стала отказываться, потому что надо было с ним поговорить о машине. Мне было так тревожно, что даже живот разболелся.
Юра был на своем рабочем месте, за барной стойкой, стоило Кате заменить его, как он влетел в кабинет и набросился на меня, обнял.
— Я так рад тебя видеть! — сказал он, целуя мое ухо.
— Юрочка, у нас проблемы.
По дороге я объяснила ему, чего хочет от меня Мишин.
— Подумаешь, это никакая не проблема, — сказал Юра. В этот вечер он вызвался быть моим шофером. — Мы же часто вместе куда-нибудь выезжаем — ты, я и Катя. И на той машине тоже ездили в Лобаново, ты же знаешь. И что особенного, если на руле окажутся отпечатки моих пальцев? Чего ты себя накручиваешь?
Он был молод, немного беспечен и полон жизненной энергии. И, конечно же, он не изводил себя мыслями о жизни в тюрьме, как я, с ужасом представляя себе последствия того, что я натворила.
Вот только я совершенно не помнила, как мы с Сережей добрались до Лобанова. Как не помнила и того, где я выстрелила в него, а что, если в лесу? Но тогда почему же все тело переломано?
— Ты чего замолчала?
Машина остановилась на тихой улочке неподалеку от Петровского бульвара. Юра принялся меня целовать, долго и мучительно.
И я не выдержала.
— Юра? Постой, пусти меня… — Я высвободилась из его сильных рук. Рискуя потерять любовника, а может, и друга, близкого человека в его лице, я сказала: — Мне кажется, что это я убила Сережу.
Он не отпрянул от меня, его руки гладили мои колени. Он словно не слышал меня.
— Юра!
— Да хоть бы и так! — Он поцеловал меня долгим поцелуем в губы. Мы с ним чуть не задохнулись.
— В смысле? Может, ты не понял?
— Говорю, что меня это еще больше заводит…
— Ты не удивлен?
— А чему тут удивляться? — Он, наконец, отпрянул от меня, откинулся на спинку сиденья. Я даже сквозь темноту смогла разглядеть розовость его нежных щек. — Удивительно, что ты так долго тянула с этим.
Я была в шоке. Неужели Катя рассказывала ему о моих планах и желаниях?
— Юра, я не шучу.
— Надеюсь, ты сделала все правильно и чисто.
Он прямо на моих глазах становился чуть ли не моим сообщником!
— Но я ничего не помню… Поэтому не могу сказать, я это сделала или нет. Но в квартире повсюду кровь, какие-то детали, указывающие на то, что его застрелила я. Вот только дуло пистолета, ты же помнишь этот мой пистолет… Так вот, от него не пахнет ничем. Только металлом. Ни гарью, ничем…
Если бы я не торопилась на встречу с Мишиным, мы бы еще часа два рассуждали об убийстве, о том, как и при каких обстоятельствах я могла его совершить.
— Потом поговорим, — сказала я Юре, мягко отталкивая его от себя и в душе радуясь тому, что это мое полупризнание в совершенном преступлении нисколько не отвратило его от меня, а даже наоборот.
— Знакомьтесь, это Юра — племянник моей подруги Кати, вы с ней знакомы, — представила я Мишину Юру.
Вечер был напоен свежестью, летняя жара осталась позади. Самое время прогулок по ночной Москве. А мы подошли к моему гаражу, расположенному в нескольких метрах от дома, и собирались продолжать расследование убийства моего мужа.
Я достала ключи, начала открывать гараж, но Юра, забывшись и воспринимая меня исключительно как свою любовницу, женщину, которой нужно помогать всегда и во всем, взялся помочь и быстро открыл ворота. У меня еще промелькнула мысль, что теперь отпечатки его пальцев будут и на ключах, и на замке и вообще — повсюду! И пусть потом Мишин не верит, что Юра — это часть нашей с Катей жизни и что тот факт, что его следы обнаружат и в машине, явление нормальное, и его никак не свяжут с убийством Сережи.
Юра распахнул ворота — гараж был пуст.
Волосы на моей голове зашевелились. Я смотрела в черный прямоугольник пустого гаража и не могла ничего сказать. Шок? Потрясение? Была бы Катя — выругалась бы и правильно сделала бы!
Юра тоже оторопел. Стоял и смотрел, словно не веря своим глазам.
— Ничего не понимаю, — начал он, и я успела незаметно для Мишина коснуться пальцами его руки, чтобы не позволить ему сказать лишнего. Он наверняка хотел сказать: «Ничего не понимаю, я же сам лично ставил ее в гараж!»
— Где машина-то? — Он повернулся ко мне. Я растерянно хлопала ресницами.
— Вот, собственно, и все, — сказал Мишин. — Теперь мы хотя бы можем предположить, на какой машине ваш муж, Наталия Андреевна, добрался до Лобанова. «Фольксваген Туарег», если я не ошибаюсь?
— А может, он не сам поехал, а на машине отвезли его труп? — заметил посвященный в подробности расследования (буквально за полчаса до встречи со следователем) Юра. — Вы же сами рассказали Наташе, Наталии Андреевне, что тело Голта переломано, что его сбросили с высоты. Это произошло уж точно не в Лобанове.
И тут он, вероятно догадавшись, что толкает меня в пропасть, говоря как будто бы очевидные вещи, тем самым вредит мне, возможной убийце, запнулся. Думаю, что в тот момент он больше всего боялся одного — моего гнева! С другой стороны, он, человек, которому я почти призналась в убийстве, все-таки в душе не поверил в это, поэтому и не смог притормозить в своих высказываниях, просто не успел осознать, что для меня после его слов ночной московский воздух наполняется вонью тюремной камеры.
— Можно ключи?
