Как и следует старушке, лифт был несколько глуховат, а то и просто делал вид, что не слышит, и упрямился, когда его вызывали сверху или снизу, нажимая и нажимая кнопку вызова. Иногда все-таки подымался и демонстративно распахивал двери:
— Ну что?! Что?! Уже не мог пройти пару этажей вниз? — Такой был у него взъерошенный и всклокоченный вид.
Иногда, если народ внутри вдруг заводил какой-то случайный разговор, а то и по настроению напевал какую-то песенку, лифт не торопился раздвигать двери. Так и держал людей в кабинке, заслушавшись или замечтавшись. На четвертом этаже он долго стоял, раззявив двери, наблюдая, как весело играют малыши в холле напротив. И когда вдруг расплакалась маленькая девочка, захотев то ли кушать, то ли спать, то ли просто соскучившись по маме, а может, и все сразу, лифт мигом слетал на другой этаж и привез маму девочки. И радостно вздыхал, наблюдая воссоединение семьи.
Я старалась поменьше пользоваться лифтом и хотя бы вниз спускаться пешком. И поднялась-то всего один раз, когда была в туфлях на высоких каблуках. И вот в последний день, одна в кабинке, спускаясь в лобби со своими вещами, на прощание я погладила кнопки этажей:
— Ну пока!
— Лифт перегружен, — выходя на первом этаже из кабинки, услышала я отчаянный жалостливый слезливый шепот. — Лифт перегружен…
Кондитерская
То ли маленькая кондитерская, то ли просто буфет. Но в витрине — чистое искушение: красивые маленькие пирожные чизкейки во фруктовых и кремовых шапочках, щедро залитых капюшончиками желе. И кофе. Отличный ароматный кофе.
А нас четверо. И мы не можем выбрать.
— Подайте нам к кофе пять… нет, шесть разных пирожных. И мы будем делиться. Только принесите ножи и чистые тарелочки.
— У нас нет ни ножей, ни чистых тарелочек, — равнодушно отвечает официантка, подавая нам пирожные в кружевных бумажных розеточках и кофе в бумажных стаканчиках.
— Но у вас же тут скатерти. Крахмальные. Мы ведь можем испачкать… — растерялись мы.
— А вы постарайтесь, — как-то неопределенно парировала официантка.
— «Постарайтесь» что? — поинтересовалась шепотом поэт Надя Делаланд. — Что постараться?
— А это кто на что способен, — с набитым ртом ответил довольный Саша Володарский.
— Мммм! — от удовольствия постанывала я, помахивая ложечкой в такт какой-то мелодии, звучащей у меня в голове, вроде «Заздравной чаши» из «Травиаты».
— Аааа… — вторили друзья, запивая десерты отменным кофе — вкууусно, вкууусно.
Мы беззаботно откусывали от пирожных, передавая розетки по кругу. Мы даже опьянели от радости встречи, от солнечного теплого дня, от совпадения вкусов, от умения всех нас «отличать ямб от хорея», от крепкого кофе и предвкушения трех радостных дней впереди на конференции. Я принялась тягать из Надиной розетки фрукты, тщательно отколупывая их с тортика, Лена хищно нацелилась на малиновый крем Сашиного пирожного.
В общем, мы славно посидели. И с липкими от вкусного губами я пошла извиняться перед официантами.
— Вот чего я не пойму, — рассуждала я, — у вас столы покрыты чистыми крахмальными льняными скатертями со складочками от утюга, а подаете вы десерты и кофе в бумаге.
— И что? — спросила официантка.
— А ничего. Спасибо. Все было очень вкусно. Мы постарались, как вы и просили.
— Че? Насвинячили? — откликнулась бесхитростная официантка.
— Ну можно сказать и так.
Мы ушли, корчась от смеха, три солидных прозаика и один известный прекрасный поэт, без пяти минут профессор Надя, которая через полчаса вдруг своим неповторимым нежным голоском произнесла:
— Пирожное-то с малиной мы не доели. Осталось оно, почти целое.
Мы опять заржали как трудновоспитуемые подростки. Незабываемый день. Отличная компания.
Страна приветливых милиционеров
— Как пройти в ближайший круглосуточный супермаркет?
— А что вы там хотите купить? — Сержант в ответ интересуется, прямо как будто он одессит. Это ведь только одесситы любопытствуют, куда ты идешь, зачем, как здоровье всех родственников и нет ли у меня хорошего недорогого врача для его котика. А тут молодой мальчик-милиционер в Беларуси.
— Ну… Мне надо… там… — растерялась, — а зачем вам знать?
— Я к тому, что если вам водки, — по-отечески растолковывает сержант и жестикулирует большими, как лопаты, ладонями, — то надо проехать отсюда две остановки, там есть небольшой магазинчик, где дешевле…
— Я?! Водку?! С чего вы взяли?!
— Ну а че? — оценивающе рассматривает меня сержант. — Вы что, не человек, что ли?
— Я не пью водку! Я вообще ее никогда не пробовала, эту вашу водку.
— Как это?! Никогда?! Совсем?! — Сержант смотрит на меня как на снежного человека. — Совсем-совсем никогда?!
— Нет.
— Совсем-совсем? Ни глотка?
— Нет, — чуть поколебавшись, ответила я.
— А как же вы тогда? — с жалостью и сочувствием смотрит на меня сержант, чуть не плачет, сдвигает свою форменную фуражечку на затылок и складывает свои лопаты на животе в замочек.
— Ну, — пожимаю плечами и развожу руками, — вот так и живу. А что делать…
Сержант хлопает длинными прямыми льняными ресницами.
— …Коньяком обхожусь.
— Ааааа! — облегченно смеется милиционер и грозит мне шутливо указательным пальцем, милый белобрысый веснушчатый мальчишка. — Аааа! Юмор типа, да? Типа вы шутите, да?
— Так где тут у вас супермаркет? Мне воды купить…
— Воды… Понятно, — понимающе кивает сержант, — вооон туда идите. По ступенечкам вниз. Там есть. Вода. И армянский есть… вода. И грузинский… вода. И даже французский… вода.
Ну не верит мальчишка, что женщина моего возраста, вышедшая из гостиницы в шесть часов утра всего лишь в легкой футболочке (а кто знал, что в Витебске уже осень в начале сентября?!), не нуждается в алкоголе.
Но зато какой вежливый. Какой уважительный.
Профессор на велосипеде
Я гуляла по Витебску. Жители города охотно и даже где-то с гордостью указывали путь, а иногда бросали свои дела и вели за собой, чтобы я не заблудилась.
Нужно сказать, что, прежде чем собираться в Витебск, я, как всегда, заглянула в Интернет и записала, что хотела бы посмотреть.
В разделе «Культовые сооружения» на одном из туристических порталов я прочла изумительную по силе образов фразу:
«История уготовила нелегкий путь развития для церквей Витебска. В разные эпохи их поджидали пожары и разгромы».
Я так и представила себе, как коварные пожары и разгромы, подлые и ожесточенные, затаившись, поджидали, чтобы сожрать в огне не только витебские храмы, но и другие, созданные умными талантливыми человеческими руками, произведения архитектуры и искусства. А уж Витебск, как птица феникс, сгорал и возрождался, сгорал и возрождался, погибал в огне и заново упорно отстраивался.
