И поплелась бы я дальше за этой женщиной, которая ну лет на пять — семь старше меня, ну ладно, ну пусть на десять, не больше, а зовет меня дочкой. От того, что мудрости в ней на сотню матерей. Но не позволила она. Да и времени у меня почти не осталось.
Город Марка
«По вечерам, когда лавка закрывалась и прибегали с улицы дети, дом затихал: вот, сгорбившись, сидит у стола отец, застыл огонь в лампе, чинно молчат стулья; даже снаружи — ни признака жизни: есть ли еще на свете небо?»
Так писал в своей книге Марк Шагал, знаменитый художник из Витебска. Марк, к которому на свидание я приехала сюда.
Ах, Витебск поздно вечером, вздыхаю я сейчас, нежно вспоминая; ах, Витебск в сумерках, когда спеты все песни, произнесены все молитвы, когда наплакались и уснули наконец все младенцы, когда устало расправляет свои многострадальные ступени большая, длинная крутая лестница к Свято-Успенскому кафедральному собору, вопреки всей истории, всем легендам и трагическим событиям, выстраданному и намоленному, в двенадцатый раз восстановленному на Пречистенской горе… И только тихо журчит фонтанчик на площади у гостиницы. Вот тут и выходит с аккуратной седой, тщательно расчесанной и подстриженной бородой, в солидной добротной непременной кепке, неся тревожные новости завтрашнего дня о еще не свершившихся событиях, разносчик газет. А следом за ним в старых запыленных сапогах с котомкой на палке, заброшенной на плечо, скользит унылой иллюзорной тенью Вечный Жид, глядящий в себя и ничего не видящий. Вот рысью проскакала лошадь, а на спине ее развалилась обнаженная акробатка. Клоун в красных штанах верхом на большом петухе с нарядным ярким хвостом проскользнул вслед за синей лошадью, обхватив сказочную птицу крепко за шею. У моста обнимаются фиолетовые влюбленные. У всех настенных часов отросли голубые крылья, и время вернулось вспять. Марясинка, сестра художника Марка, выглянула из-за пышного фикуса, расплетая на ночь косички свои, девочка-подросток в кружевном воротничке, смотрит в окно на темную улицу. А мимо спешат зеленые, серые и синие люди с удивленными блестящими глазами. И, подтянув повыше ситцевую белую в мелкий цветочек занавеску, смотрит Марясинка, привстав на носочки, подальше туда, за улицу и за город Витебск далеко, на призрачную лужайку с березками, что светятся даже в темноте, где стареющий лев смирно возлежит, а рядом пасется безмятежно низкорослый утомленный конь, коза седая с костистым хребтом и маленький ослик.
Зовет и манит оранжевым греющим светом харчевня, где пьет чай солдат. Любуется он, усатый и лихой, расторопной хозяйкою, и мечтает усадить ее, такую сдобную, ароматную, к себе на колени да обхватить ее всю сильной своей рукой. И никуда больше не идти, не стрелять, не воевать, а остаться здесь навсегда, покачивая румяную красавицу на коленях да попивая чай. Но кто-то где-то кричит и зовет — горит на окраине деревянный дом, все бегут туда, кто с ведрами, кто просто так поглазеть, и несет телегу без дороги испуганная лошадь, и роняет груз и седока, страшась огня. И отражается полымя в окнах синих домов и в больших ржавых зеркалах старой цирюльни. А старик в кипе, забыв молиться, тянется к табакерке за понюшкой и глядит в окно тревожно, а что там опять.
Пошел утешительный мелкий скупой дождик, старик под зонтом в черном суконном пальто пробежал и исчез в переулке, осталась только стоять корова, она жует свою жвачку и не торопится. Ногой передней держит она зонт над своими ресницами, чтобы глаза не намокли, а хвост — так пускай.
И между темнотой и светом настраивают свои инструменты скрипачи. Один закатный, то ли красный от ушедшего солнца, то ли от вдохновения, другой рассветный, сизо-серый, чью скрипку мазнул уже первый луч солнца, и она иззолотилась ярко и зазвучала. И затанцевал рассветный скрипач. И другие — и тот, красный, закатный, и синий, и фиолетовый, ночные, и серый, белый рассветные — заиграли: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. И с первыми лучами солнца вышел на улицу художник в ярко-зеленом сюртуке, крепко держа за руку свою спутницу, плывущую рядом с ним по воздуху. А потом взмыли они вверх и полетели вместе, и вдали призывно засияла огнями Эйфелева башня.
Я уезжала. И смотрела, и всматривалась сквозь окна автомобиля в таинственные очертания города. Вот мы уже выехали с парковки гостиницы, поехали по центральной улице города, выехали на магистраль. И ехали, ехали, ехали…
И вслед смотрел мне Витебск.
И вслед смотрел мне стареющий лев.
И вслед глядела мне Марясинка из своего окошка, разведя ситцевые занавесочки, белые в мелкий голубой цветочек. Смотрела, заплетая задумчиво косички свои.
И вслед мне смотрел дом с зеленым глазом.
Домой
Поезд набирал ход. Вдоль дороги лежали для просушки ровненько разложенные березовые чурочки. Лежали как послушные фокстерьеры, похожие на Глашу, собачку Сергея Довлатова. Девочки из Могилева хвалили свою страну, но на вопрос, почему они не говорят на родном языке, пожимали плечами:
— А у нас почти никто, кроме, разве что, президента, не говорит на белорусском. А зачем? Мы нормально общаемся на русском.
Тяжело было объяснять, зачем. Да и незачем объяснять, зачем. Поймут сами. Только бы не было поздно.
Утром в сером небе Ивано-Франковска из окна своего купе я вдруг увидела знак — привет из Кишинева, от Светланы Борты. Я увидела большой серо-белый воздушный шар. Он поднимался, чуть покачиваясь, неся корзину с пассажирами. И не удивился бы никто из наших друзей, если бы в корзине находилась сама Светлана. Потому что она — Мэри Поппинс наоборот. Мэри летит, когда появляется ветер, Светлана — когда ветер стихает.
Шар плыл над нашим поездом — могущественный вестник, посланный моим ангелом.
Каникулы в один день (Киев)
Чай втроем, или Мои Че
Че — это Лорочка и Сережа. Черепановы. Эти ребята — профессиональные путешественники. Нет, они не получают за путешествия плату, наоборот, они много и тяжело работают, для того чтобы путешествовать. А уж как они собираются в путешествие — надо видеть. Какая крепкая у них обувь, удобная экипировка. Эти ребята — вояджеры. Пусть не во Вселенной, но с нашей планетой они на дружеской ноге.
Чтобы не терять времени, я притащилась к ним с утра пораньше, вооружившись маминым ореховым пирогом. В их доме я была впервые, ходила по квартире как по музею и забыла вообще, зачем пришла. А Сережа и Лариса, видя мое детское неподдельное восхищение, давай хвастать, какие чурбачки, палочки, трубочки и камешки они напривозили со всего мира. Какая же у них красота! Например, у них в гостиной много специальных полок, продольных и поперечных, где висят, лежат, стоят и торчат уникальные вещи, купленные, полученные в подарок, а иногда и стыренные (у природы! не придирайся, читатель, здесь эти штуки в сохранности и в полной безопасности).
Сережа бережно снял с полки широкую трубку с насадкой в виде головы дракона и специальную стрелу. (Как из детектива!) Эта короткая стрела вставляется в трубку, нужно легонько дунуть, и стрела вонзается во входную дверь. И, забыв обо всем на свете, мы принялись пулять из этого дракона! А дверь, к слову, вся в дырочках. Это значит, что все друзья семейства Че хорошенько поразвлекались тут.
